Предельно простое сооружение: взметнувшийся в небо островерхий обелиск — символ возрождения армянского народа — и неподалеку ребристый каменный шатер, сложенный из двенадцати пилонов с узкими проемами между ними. Внизу, под шатром, бесшумно колышется Вечный огонь. Двенадцать пилонов из базальта как двенадцать каменных богатырей, ставших в круг и траурно склонивших свои головы над синим пламенем. Кажется, будто витают здесь души убитых в горах Киликии, заживо погребенных в песках Месопотамии, утопленных в водах Евфрата...
Выше я упомянул о том, что в трагические годы армянской истории люди, рискуя жизнью, уберегали от гибели древние книги. Хочу добавить: судьбы многих книг, хранящихся в Матенадаране, похожи на людские судьбы. Под своды базальтового шатра к вечно полыхающему огню приходят те, кто уцелел в годину жестокой резни и нашел приют в Восточной Армении; и те, кто после долгих скитаний на чужбине вернулся на землю своих отцов и обрел новую жизнь. Так же, как люди, обрели свой дом и древние книги, спасенные от пожарищ и грабежей. И из разных стран мира до сих пор поступают в ереванский Матенадаран многовековые книги-скитальцы, становясь непреходящей духовной ценностью народа.
Иногда можно услышать: большой город разобщает людей, в пестром людском потоке человек теряется.
Ереван — большой, миллионный город. Но его улицы, площади, скверы не разобщают, а соединяют жителей. «Интерьеры города» (да простят мне архитекторы терминологическую вольность) отражают эстетические пристрастия ереванцев, вызывают общую радость, укрепляют чувство коллективности. И город сам — коллективное творение народа, вдохнувшего в него свою душу, свой гений. Пережив тяжкие, тревожные века, город спокойно, с верой в могущество труда смотрит в будущее. То, чем стал Ереван за шестьдесят лет, не сумели сделать двадцать семь веков.
В Ереване нередко можно услышать обращение на «ты» даже к незнакомым людям. И это «ты» произносится по-особому, на свой лад. Есть ведь разные «ты»: барственное, фамильярное, а то и просто хамское. Есть интимное «ты» любящих. Есть партийное «ты» единомышленников — строгое и братское. Есть крестьянское «ты» земляков-односельчан. Ереванское «ты» совершенно особое. В нем что-то от изначальной праисторической близости людей, отголосок долгой чреды бед и испытаний, объединивших весь народ в многовековой борьбе против поработителей. Оно и суровое, и сердечное, но без тени какого-то панибратства. И если тебя называют на «ты» — знай: это знак доверия, знак приобщения к большой и доброй семье. Не сердись!
...Изваянный из серебристо-синего базальта высокий человек склонился над чертежом. Это — памятник зодчему.
Именно таким, склоненным над столом, я вспомнил Александра Ивановича Таманяна.
В тридцатых годах мне, тогда юноше, довелось увидеть знаменитого архитектора в его тесной мастерской в Ереване. Твердо положив руки на стол, он стоял над чертежом строящегося по его проекту гранитного здания Народного дома, ныне Театра оперы и балета.
За окнами сносили серые, из необожженного кирпича домишки, рушили кривые глиняные ограды. В небе клубились тучи пыли. И уже вставали новые контуры столицы. А в этой комнате жил весь будущий город с проспектами, бульварами, монументальными зданиями, скверами, фонтанами. Жил в чертежах, схемах, макетах.
Александр Иванович — в белой сорочке с закатанными до локтей рукавами — отошел от стола и провел ладонью по расчерченному тушью листу ватмана, висевшему на стене.
— Вот как раскинется город, — сказал он и посмотрел в окно, словно для того, чтобы увидеть будущее, увидеть, как сбылось все им задуманное.
В 1936 году Таманян умер...
Еще до революции он стал признанным в России архитектором. Созданные им проекты особняка Кочубея в Царском Селе, дома Щербатова на Новинском бульваре в Москве, отмеченного золотой медалью Московской городской управы, ярмарочного ансамбля в Ярославле выдвинули его в ряд видных зодчих того времени. В 1914 году он избирается академиком архитектуры, а вскоре — вице-президентом императорской Академии художеств.
Потом он несколько лет скитался на чужбине, где так и не сумел найти приложения своему яркому дарованию. «...Если бы Вы знали, какая грусть одолевает меня! — писал он из Тегерана Мариэтте Шагинян. — ...Здесь есть хороший камень, есть образцы древнеперсидской архитектуры, но зодчие не в почете, их не ценят... Я страдаю. Что мне делать без творческого труда?..»
Мариэтта Сергеевна переслала письмо тогдашнему председателю Совнаркома Армении Саркису Лукашину. И вскоре Таманян получил приглашение и приехал в Ереван. Приехал, чтобы строить новую, советскую Армению.