— Да, мадам.
— Позвоните, пусть заберет его назад, я такого не хочу. Если у него нет хорошего божоле, пусть пришлет легкое бордо без резкого вкуса винограда, вино на каждый день. Но когда я говорю про вино на каждый день, это не означает, что это бог весть какое вино!
Она встала, чтобы посмотреть на приятеля сына. Ей нравилось общаться с молодежью. Но с Патриком никакие контакты были невозможны. Когда она пыталась побеседовать с ним, он смотрел на нее с легкой улыбкой, словно все, что она говорила, не имело никакого значения. На все ее слова он мягко отвечал: «Да, мама», так что в конце концов она замолкала, обескураженная.
Почти точно посреди салона, прямо на полу, на краю китайского ковра, стояла большая старинная ваза бледно-зеленого фарфора с розами. Рядом располагался клавесин бледно-зеленого цвета, расписанный гирляндами роз. Войдя в салон, Оливье направился к цветам и наклонился над ними, но большие цветы на длинных стеблях ничем не пахли. Между двумя окнами с видом на Эйфелеву башню и дворец Шайо, на низком столике стоял еще один букет. Он был составлен из сухих цветов, пальмовых листьев и перьев; на вершине букета сидела птица с переливающимся оперением, раскрывшая крылья, словно бабочка.
Над букетом сухих цветов висел Гоген с фиолетовыми и пурпурными женщинами и желтой лошадью, над клавесином — купальщица Ренуара, вся залитая солнцем, посреди стены напротив окон — большой портрет строгого кардинала в красном; краски на нем немного потрескались.
Глядя на портрет, Оливье нашел у кардинала глаза и нос Патрика, и когда появилась мадам Вибье, ему показалось, что в салон вошел сам кардинал, только коротко подстриженный, без бороды и без мантии.
Он встал. Мадам Вибье направилась к нему, улыбаясь и протягивая руку. Патрик быстро вытащил из-под полы куртки правую руку, в которой держал голубя, переложил его в левую руку и протянул правую мадам Вибье.
Его правая рука была в крови, а голубь в левой был мертв.
— Боже мой, — воскликнула мадам Вибье, — вы охотитесь на голубей?
— Как охочусь? — ошеломленно пробормотал Оливье.
— Бедная птичка! Какой ужас!
Мадам Вибье прижала руку к груди, не отводя взгляда от голубя, головка которого, с раскрытым клювом и помутневшим глазом, свисала между большим и указательным пальцами Оливье.
Оливье почувствовал, что его лицо стало багровым от смущения и гнева. Как можно было подумать, что он. Его уши пылали. Он швырнул голубя к ногам кардинала и в несколько шагов пересек салон. У выхода он ошибся дверью, сунулся в гардероб, потом в кабинет, наконец обнаружил нужную дверь, скрытую портьерой сливового цвета, хлопнул дверью, добежал до середины Марсова поля, потом до Военного училища. Здесь он почувствовал, что ледяной воздух обжигает ему легкие. Он закашлялся и остановился.
— А что, по-твоему, она могла подумать? — спросил Патрик. — Поставь себя на ее место.
Он смотрел на Оливье дружелюбно, слегка иронично. Они сидели на террасе кафе. Оливье пил апельсиновый сок, тогда как Патрик заказал минеральной воды.
Патрик был очень похож на свою мать; можно сказать, он был ее уменьшенной копией. Такой же высокий, как мать, он был слишком тощ. Казалось, что жизненные силы рода исчерпались после того, как построили его скелет, вытянутый кверху. И у них ничего не осталось, чтобы нарастить плоть на этот костяк. Его светлые волосы были подстрижены почти «под ноль» с короткой прядкой спереди. Очки без оправы сидели на большом тонком носу со следами перелома, слегка свернутом набок, точно так, как у матери и у кардинала. На месте зажившего перелома сквозь тонкую кожу слегка просвечивала кость. Большой рот, бледные губы, любящие жизнь. Они могли бы принадлежать гурману, если бы под кожей было больше крови. Небольшие уши идеальной формы. Девичьи уши, как в шутку говорила мать. Одно ухо, каждый раз другое, было более розовым, в зависимости от солнца или от направления ветра. Улыбка открывала идеально белые зубы, слегка прозрачные на концах. Они казались новыми и хрупкими.
При всей бледности, худощавости и хрупкости в нем неожиданно проявлялось нечто твердое: взгляд карих глаз, необычно внимательный и живой.
— Что ты делал сегодня дома? — спросил он.
— Карло только что сказал мне, что ты уезжаешь, я подумал, что ты еще може
— Ты же знаешь, что я давно все решил.
— Я всегда думал, что это просто слова, но когда узнал, что ты на самом деле уезжаешь.