Это было правдой для мужчин, женщин и детей, родившихся в этой стране. Но не было правдой для детей Запада с длинными волосами и бородами. Они были детьми рассудка. И рассудок навсегда избавил их от простого понимания очевидного, будь оно неодушевленным или живым, человеческим или божественным; ведь эти противоположности по своей сути совершенно одинаковы, и с ними все ясно и понятно, начиная с травинки под ногами и кончая бесконечностью. Сразу после рождения у ребенка Запада на глазах оказывается повязка рассудка, оказывается еще до того, как они откроются. Они теряют способность видеть очевидное, они не умеют прочитать послание облаков и услышать голос дерева, они общаются на грубом языке людей, находящихся в замкнутом пространстве объяснений и доказательств. У них не остается другого выбора, кроме как между отрицанием того, что не может быть доказано, и слепой абсурдной верой в неопределенные истины.
Великая книга сущего, равновесие Вселенной, чудо их собственного тела, лепестки маргаритки, вкус яблока, золотистая шерстка зверька, вселенные в каждой песчинке существуют для человека Запада всего лишь как явления материального порядка, которые могут быть подвергнуты анализу. Они ведут себя подобно экспертам, оказавшихся перед раскрытой книгой и старающихся проанализировать состав краски и качество бумаги, но не пытающихся прочитать текст и даже отрицающих, что черные значки на страницах имеют какой-то смысл.
При этом существовала разница между юношами и девушками, пришедшими с Запада в Катманду, и их отцами: дети все же отдавали себе отчет в том, что способ мышления и рассудочность их отцов заставляли их жить и умирать вопреки законам разума и логики. Они отрицали эту абсурдность и вытекающие из нее следствия, смутно догадываясь, что может существовать другой способ жить и умирать, соответствующий законам творения. Они отчаянно искали дверь, через которую смогли бы выбраться за пределы окружающих их стен. Но стены существовали в них самих с момента их рождения. Поэтому они с помощью наркотиков создавали для себя иллюзию открытых дверей, в которые входили в наркотическом сне, не замечая, как при этом разрушают свои души и свои тела.
Оливье задумался, где раздобыть денег, чтобы как можно скорее увезти отсюда Джейн. Он сразу подумал про Теда, компаньона отца. Во время их разговора Жак в конце концов признал, что Тед вел подпольную торговлю статуями, украденными из храмов. Он продавал их туристам, обеспечивая доставку своего товара в Европу или в Америку. Как он это проделывал, Жак не знал. Оливье решил найти Теда и предложить ему свои услуги. Может быть, таким образом он сможет быстро заработать достаточно денег. А до этого он будет заботиться о Джейн, больше не позволит ей отравлять себя. Но где они будут жить? Отец предлагал ему ключи от небольшой квартирки, находившейся неподалеку от Храмовой площади. Он жил в ней во время своих кратковременных наездов в Катманду. Оливье тогда отказался, как ребенок, стремящийся сохранить независимость, а теперь жалел об этом, став мужчиной, отвечающим за близкого человека. Но, возможно, ему удастся снять в городе подходящее жилье. Пока же первоочередной задачей была встреча с Тедом. Он знал, где его можно найти. Во время поисков Джейн он не однажды проходил мимо заведения под вывеской «Тед и Жак», расположенной на первом этаже современного трехэтажного здания на границе между европейским кварталом и старой частью города. Завтра же утром он должен будет отправиться на встречу с Тедом.
В коридоре кто-то зашелся в кашле. Джейн проснулась. Спросонок она не сразу поняла, что с ней, но тут же почувствовала себя в объятьях Оливье и вспомнила, что они наконец-то встретились. Одним рывком она повернулась лицом к нему, вцепилась обеими руками во вновь обретенное тело и изо всех сил прижалась к нему.
— Ты со мной! Ты со мной! — захлебываясь, твердила она.
Это было чудо, на которое она уже не надеялась. Он был рядом, он обнимал ее, она покоилась в его объятьях, она ощущала своим телом все его тело, от ступней до щеки, к которой прижималась своей щекой, он был с ней, он, которого она так ждала, ждала целую вечность, был рядом.