Тед зажег масляную лампу и открыл шкатулку. Она была заполнена белым порошком.
— Это настоящее снадобье, — пробормотал он, склонившись над столиком, — а не та третьесортная дрянь, которой вас пичкает этот лека- ришка.
Зачерпнув серебряной ложечкой немного порошка, он задумался на несколько секунд, потом отсыпал часть порошка назад в шкатулку. Затем он принялся водить ложечкой с порошком над пламенем масляной лампы.
Оливье мчался как безумный вдоль бурного ручья, стекавшего по склону горы. Инстинктивно угадывая в темноте препятствия, он перепрыгивал через камни и кусты, чудом не ломая ноги; его несла какая-то сила, он не знал, космическая или божественная, да это и не было важно. Им владело понимание того, что он находится не в том месте, в котором должен был бы находиться, и что перед ним находятся пространство и время, которые он должен преодолеть или уничтожить. Он бежал быстрее потока, бурлившего среди камней с шумом кипящей воды.
— Я слышу, как шумит вода! Я слышу воду! — прошептала Джейн. — Я слышу воду! Она шумит рядом!
Никогда прежде она не была такой счастливой, такой легкой, такой открытой, как сегодня. Она уже забыла про укол. Только что безмерно страдавшая от укусов змей, гнездившихся в ее теле, она превратилась в облако света.
— Оливье где-то возле воды. Он идет ко мне. Вместе с водой. Он идет.
— Конечно, конечно, — успокаивающе пробормотал Тед, — Оливье идет, он приближается, он уже здесь.
Он сбросил халат. Джейн, охваченная экстазом, смотрела в потолок и видела, как вода несет Оливье. Она видела воду, кувшинки на ее поверхности, рыбу в глубине. Это громадный угорь, он поднимается к поверхности. Снова Оливье. Блики солнца на воде, солнце в воде, Оливье, солнце.
— Оливье.
— Он пришел, — прошептал Тед, — он здесь.
Он сдернул с девушки простыню и замер, уставившись на нее. Несмотря на болезненную худобу, Джейн была удивительно красива. Насытив взгляд, Тед растянулся рядом с ней.
— Оливье? Это ты, мой Оливье? Ты вернулся? — прошептала Джейн.
— Это я, я здесь, здесь, — шепотом ответил Тед.
Затем он выключил лампу на ночном столике и принялся ласкать девушку. Джейн полной грудью вдохнула воздух счастья.
— О, Оливье!
Оливье мчался в Катманду на сумасшедшей скорости. Рев двигателя распугивал бредущих по обочине непальцев, мощные фары ослепляли неосторожных, посмотревших в его сторону. На виражах свет фар на мгновение выхватывал из темноты кровавые ухмылки придорожных божеств. Проносясь через деревни, Оливье оставлял далеко позади бешено лающих собак. Наконец впереди показались огни города. Оливье попытался прибавить скорость, до отказа повернув рукоятку газа, чтобы лететь еще быстрее, но это было невозможно. Низко склонившись над рулем, он ворвался, не тормозя, в город. Перед ним возникла медленно бредущая поперек улицы корова, и мотоцикл врезался в нее. Оливье перелетел через сбитое на землю животное, успев при этом подумать, что совершил страшное преступление. Если корова убита, ему дадут лет десять. Если же он только ранил ее, то его вышлют из страны. У него была содрана кожа с правой щеки и с обеих рук, но он нашел в себе силы, чтобы подняться, чтобы идти, чтобы бежать к Джейн, пока не рухнул в темном переулке; дикая головная боль заставила его потерять сознание.
Придя в себя, Оливье не представлял, сколько времени он пролежал в бессознательном состоянии. Было по-прежнему темно. Небо между двумя рядами крыш узкой улочки казалось бездонной пропастью, усеянной мириадами звезд. Он не видел ни малейшего лучика света, не горели даже фонари на перекрестке. Только слева от него в небо над крышами вонзался столб голубого огня.
Оливье с трудом встал. Голова все еще болела, и он не мог сообразить, где находится. Оглядевшись, он увидел над крышами домов купол большого храма, блестевший в лунном свете. Направившись в эту сторону, он постепенно стал узнавать улицы и вскоре оказался перед задней стороной конторы «Тед и Жак».
Во время ходьбы он почувствовал себя немного лучше; головная боль почти прошла. Он осторожно открыл дверь своим ключом, ему не хотелось будить кого-нибудь. Его сумасшедшая гонка казалась сейчас совершенно нелепой. И вообще, зачем он вернулся? Остановившись перед лестницей, он прислушался. Стояла мертвая т