— А в столовой почему два входа?
— Дак второй — для вольнонаёмных.
— В смысле, для охраны?
— Да не только. Тут охраны, считай, почти и нет. Видел же сам: нахрен она нужна? Так, человек шесть, для порядку. Эти, которые вас доставили — это ж рейнджеры с севера. Тока начальник наш с ними был, остальные завтра-послезавтра уедут. Домов вишь сколько! Там вольных цельна толпа: всякие инженера, каменщики, архитектор даже приехал. Доктор, опять же. Да жёны ихние. Да дети с интерната на выходные приедут — охота им, думаешь, на наши рожи смотреть? Там зал раза в три больше, иногда не все враз входят. Да, дежурить по кухне будешь — посмотришь, — Бурый хлопнул по коленям и встал. — Ну всё, пошли, Антоха, неча сидеть.
Вечером староста проверил работу всех новеньких и объявил, что четверо, работавших на колке дров, получают половинную па́йку. В ответ на попытки возмутиться, Бендер жёстко обрезал:
— Половина работы — половина па́йки. Это сегодня, поскольку вы новенькие. С завтрашнего дня: не выполнил норму — хлеб и вода. Такое правило.
Перед сном Антона вызвали на улицу — поговорить. Он слегка струхнул, но пошёл. На лавках уже сидели Бендер, Нечаев и ещё человек шесть стариков. Антон как-то и не понял — как он определил, что они старики. Молодые на вид парни. Только вот глаза… Манера разговаривать, может быть? Или привычка командовать людьми, как у отца?
Бендер начал:
— Ну что, Антон, хотим от тебя услышать твою историю — за что ты на каторгу загремел, что ты за человек, чего от тебя ждать…
Бурый щурился и молчал. Рассказал он остальным или нет — непонятно. Да и какая разница?
Антон ещё раз пересказал свою историю, стараясь не показать себя совсем уж дебилом.
Повисла театральная пауза.
Бендер удивлённо и даже как будто жалостно сложил брови домиком:
— Ой, дура-а-ак… Отцу хоть сообщил?
Антона словно пронзило.
— Да как⁈.. А можно разве?.. Я же… Барон же всё равно сказал — обжалованию не подлежит…
Бендер сморщился, как от зубной боли.
— Ты голову-то из задницы вынь, Антоха. Не о тебе печаль. Батя твой искать ведь будет. Переживает, поди. Сколько лет-то ему?
Антоха натужно вспомнил год рождения отца — шестьдесят четвёртый.
— Получается… Семьдесят три в октябре будет…
— Ну вот. Сердце, наверно, слабое?
Такая мысль была совершенно новой.
— Я… Я как-то…
— Ага. Ты всё о себе переживал… Вот что. Синяк, дашь ему бумагу, карандаш, конверт — пусть черканёт бате пару строк. Нет… в четверг выдашь! Пускай пока подумает, время есть. И в пятницу передашь с почтой, пусть отправят. А ты, малόй, учись не только о себе думать, понял?
Всю ночь Антону снились вёдра с водой. И бесконечная лестница, по которой надо было забираться, чтобы вылить воду в огромную, бездонную цистерну.
КЛЯТВА В ДЕЙСТВИИ
Новая Земля, баронство Белый Ворон, Мраморная каменоломня, 18.01 (мая).0055
Ночью двое степняков из новой банды (которых Антон продолжал про себя называть полосатыми, вспоминая их стёганные ватные халаты) ударились в бега. Один из них приполз под утро, скуля и с трудом передвигая скрюченные конечности. Антон со страхом смотрел из-за спин вываливших на крыльцо сокамерников. Со рта беглеца свисала нитка стеклянной слюны, лицо посинело. Второй не дополз. Мужики пошли по следам и приволокли в лагерь его скукоженное тело.
Пришёл доктор, поводил над живым руками, после чего тот сел, трясясь и хватая воздух ртом. Следом пришёл начальник. Мрачно велел «выписать двадцатку» в воспитательных целях и на два дня перевести на хлеб и воду, «а этого придурка закопать». И ушёл. Староста назначил троих из старичков, один (здоровый двухметровый мужик по кличке Лось) сходил в дом и принёс длинную скрученную плеть. Пока он ходил, двое других живо примотали проштрафившегося к лавке, потом взяли скрюченный труп, две лопаты и ушли в лес. А первого Лось отхлестал плетью. Мамочки, это просто пипец как страшно. Киргиз выл и дёргался. На спине остались багровые кровоточащие полосы. А доктор ушёл! Специально, наверное.
Остальные восемь новеньких стояли и злобно смотрели, как их товарища избивают. Ровно двадцать ударов, Антон посчитал. А старики зло смотрели на новеньких. Потом Лось смотал плеть и сказал:
— Если из-за вас, уродов, отряд попадёт на взыскание — я больше жалеть не буду, кожу сниму, будьте уверены.
Так это он жалел ещё, что ли?
Староста вышел вперёд, сунул большие пальцы за ремень. Это вообще, по ходу, здесь — модный жест.