Чародейка пожала плечами и сказала, — Если Дракон, Дзур и Тиаса не смогут доставить Феникса к Водопаду Врат Смерти, я просто не в состоянии понять, кто еще сможет помочь в этом.
— Итак, — сказал Китраан, — вы считаете, что больше не требуется ничьей помощи?
— Больше может быть только армия, а это привлечет к вам нежелательное внимание.
— Внимание? — спросила Зарика.
— Есть некоторое количество удачливых предводителей армий, которые спят и видят как восстановить Империю, а самим стать Императорами. Некоторые из них, возможно, пропустят Зарику, узнав о ее происхождении и целях. Зато другие точно нет.
Зарика кивнула и сказала, — Очень хорошо, я поняла.
— Итак, — сказала Тазендра. — У нас есть армия, у нас есть цель. Что еще осталось?
— Ну, нам надо выбрать благоприятное время для отъезда, — сказала Сетра Младшая, которая, согласно своему обыкновению, мало говорила.
— Всегда хорошо, когда начинаешь путешествие, — согласилась Тазендра.
— И, — продолжала Сетра, — я уже сделала это. Сегодня утром я раскинула карты.
— И?
— Послезавтра, ровно в полдень.
Зарика пожала плечами. — Это последнее, о чем бы я позаботилась, но, уж если есть гадание, тогда нам ни в коем случае не повредит, если мы сможем заставить как можно больше удачи работать на нас.
— Это и мое мнение, тоже, — сказала Тазендра.
— Тогда, — сказал Китраан, — у нас есть еще по меньшей мере два дня чтобы приготовить все, что надо для путешествию.
— И отдохнуть, прежде чем мы начнем, — сказал Пиро.
— И изучить карты, — сказала Зарика.
— И отточить наши мечи, — сказала Тазендра, — так как я буду более, чем удивлена, если они нам не понадобятся.
Двадцать Пятая Глава
Как пирологист Тевна вышел на сцену, чтобы сыграть небольшую, но значительную роль в Истории
Хорошо известно, что мгновения исторической драмы освещают новым светом как людей, так и ситуации — то есть место человека по отношению к обстоятельствам высвечивается, изменяется и, в целом, проясняется. Это верно в общем случае — то есть для больших масс людей; и верно в частном — то есть для личности, которую мы выбрали, чтобы сфокусировать на ней свое внимание. Многие из тех, кто казался важным, в такие моменты доказали, что они совершено незначительны; в то время как другие, до того совершенно незаметные, вылетают вперед на сцену истории и проверяются под ярким светом рампы, где добродетели и недостатки так же видны, как если бы их рассматривали через стекла Баронессы Холдра. На самом деле можно даже сказать, что кризис исторического размера является лучшим способом определить настоящий характер того, кто хочет занять место в памяти расы. Мимоходом мы упомянем, что в точности по этой самой причине историк, как и автор исторических романов, посвящает свою энергию ситуациям с высшим накалом страстей и героям, которые стоят перед лицом смертельной опасности: в то время как некоторые критики порицают любовь к «приключениям» со стороны авторов и читающей публики, тем не менее нет другого времени, когда можно так ясно разглядеть человеческую душу или исторические обстоятельства; и если историк или художник не в состоянии осветить душу, для какой цели он вообще взялся за перо?
Что же лежит в душе у тех, кто заслужил внимание историка? Что мы в состоянии найти в сердце тех моментов в истории, когда собравшееся напряжение встречает нестерпимое давление? Чтобы ответить на эти вопросы мы направим внимание читателя на храброго Кааврена, которого мы оставили некоторое время назад, говорящего «до свиданья» своему старому другу Пэлу, и уже сказавшему «до свиданья» своему единственному сыну, которого он послал чтобы сделать то, что храбрый Тиаса больше был неспособен сделать сам.
Через несколько дней после того, как Пэл уехал, Кааврен глядел на море с террасы на южной стороне Замка Уайткрест — вид океана-моря, с его бесконечным разнообразием повторяющимся, волнующимся, ломающимся и возникающим снова тем же самым бытием всегда приводил его в настроение меланхолии, смешанном с гордостью, и это соответствовало последним мыслям Кааврена. Будучи погруженный в эти самые мысли, в которые, мы надеемся, читатель разрешит нам больше не вторгаться, так как мы уже набросали их общие контуры, Кааврен был прерван поварихой, которой приходилось работать привратником, подавать вино и исполнять еще по меньшей мере дюжину других обязанностей по дому.
— Милорд? — колеблясь начала служанка.
Кааврен медленно повернул голову, не подавая виду, что испуган. — Что там такое? — сказал он.
— Милорд, есть кое-кто, кто спрашивает, дома ли вы.
— Кое-кто? — сказал Кааврен. — Пойми, что сказав «кое-кто» ты сообщила мне слишком мало информации. Так мало, что я, фактически, не в состоянии определить, должен ли я допустить этого спрашивающего ко мне, или, напротив, потребовать, чтобы ты сочинила какую-нибудь вежливую ложь — которую тебе, как Текле, разрешено говорить — и не мешать моему уединению. — Мы могли бы назвать себя недобросовестным историком, если бы не упомянули, что тон Кааврена указывал на определенную апатию, как если бы ему было все равно, какой ответ он получит на свой вопрос.
— А, милорд, вы хотите, чтобы я сообщила вам больше информации об этом спрашивающем?
— Ты абсолютно точно угадала смысл моих слов.
— Тогда я расскажу вам о нем побольше.
— И в это самое мгновение, надеюсь.
— Да, милорд, в это самое мгновение.
— Хорошо, начинай.
— Он одет в совершенно серую одежду.
— Как, серую?
— Да, милорд, как я уже имела честь сказать вам.
— Тогда он, быть может, Джарег?
— Что до этого…
— Ну?
— На правом плече его плаща есть нашивка, указывающая на то, что он Тиаса.
— Ага! Из моего собственного Дома?
— В точности, милорд. И, если мне будет разрешено выразить свое мнение, основанное на моем собственном суждении…
— Ну?
— Его черты лица как раз такие, какими обладают Тиасы.
— Возможно. Но почему тогда он носит серое?
— Из-за его профессии, милорд.
— Его профессии?
— В точности.
— И что это за профессия?
— Он говорит, что он пирологист.
— Ага! То есть он носит серое, потому что это подходящая одежда для пирологиста.
— Так он дал мне понять, милорд.
— Хорошо, это объясняет все.
— Я очень рада, милорд.
Но Кааврен еще не закончил, — Все, за исключением одного вопроса.
— Милорд, тем не менее остался еще один вопрос?
— Только один.
— Милорд, если вы сделаете мне честь и зададите его, я обещаю, что отвечу на него, если смогу.
— Очень хорошо, вот мой вопрос: Что такое пирологист?
— О, что до этого…
— Да, что это?
— Я должна признаться, что не имею ни малейшего понятия, милорд.
— Понимаю, — сказал Кааврен. — Хорошо, а у этого пирологиста есть имя?
— О, действительно, у него оно есть и очень хорошее, милорд. Он называет себя Тевной.
— Ну, кажется, что это имя, по меньшей мере, менее темное, чем его занятие. И этот Тевна хочет увидеться именно со мной?
— С вами, да, или с Графиней.
— Ага. С одним из нас? Тогда почему, хотел бы я знать, ты пришла ко мне, когда ты знаешь, что я мало интересуюсь делами графства, а ты должна понимать, или сделать вывод, что его дело касается именно этого?
— Милорд, прошу, поверьте мне, сначала я пошла к Графине.
— И?
— Она плохо себя чувствует, милорд; или она была такой, когда я говорила с ней, хотя за то время, пока я имела честь беседовать с Вашим Лордством, она, быть может, почувствовала себя лучше, и я буду счастлива проверить это, если вы хотите.
Кааврен вздохнул. — Приведи этого Тевну ко мне, а потом, если возможно, принеси нам чего-нибудь освежающего. Белого, и не слишком сильного. И немного бисквитов.
— Я немедленно займусь этим, милорд.
Повариха отправилась выполнять поручение и вскоре вернулась, объявив, — Сэр Тевна из Расколотого Каньона.
Кааврен встал, поклонился и внимательно оглядел незнакомца — так как, хотя с годами душевный жар Кааврена расплылся и растаял, будьте уверены, что взгляд, которым он привык оценивать каждого и всякого, получавшего доступ к Императору, был верен и остер, как и тогда. Итак он увидел мужчину почти двух тысяч лет, с узкими глазами и тонкими губами, типичными для Тиасы, но одетым, как и сказала повариха, во все серое; тем не менее свою одежду он носил с определенным достоинством, что даже напомнило Кааврену его друга Айрича. Именно это достоинство, как и обычные требования этикета, заставили Кааврена встать более проворно, чем он обычно делал, постоянно находясь в состоянии физической и умственной депрессии, а также низко поклониться, после чего он указал на кресло, в которое его посетитель мог сесть.