Ну и Серега взорвался.
Взял его за галстук от Гучи-фигучи и носом его несколько раз об итальянскую полировку. До тех пор, пока юшкой кровавой все входящие-исходящие не уделал.
Ну, Серега его, конечно, не просто туда-сюда возил, а еще при этом инструктировал, чтобы в зубах эти копейки несчастные кинутым старушкам по домам разнес.
Проинструктировал его Серега, и пошли мы себе. Дальше российскую экономику из руин поднимать. ВэВэПэ удваивать. Но не вышло: на выходе богатыри из подъехавшего наряда энергично руки нам скрутили и с мигалкой в райотдел доставили. Ну, там мы в глухую несознанку, конечно, намылились — свидетелей-то не было. Думали легко отделаться. Но, как оказалось, в кабинете у мажора камера слежения установлена была, и дело закрутилось. Ограбление банка нам, естественно, не стали лепить. Глупость. Но на полном серьезе инкриминировали нанесение легких телесных повреждений. Сотрясение мозга. Все дела. Статью не помню.
Решил этот сучонок в носках от Хубоссссса упаковать нас основательно.
Ага! Так и легли мы под него.
Ведь это не он, а мы себе давали слово. Не сходить с пути прямого. И мы кое в чем сильны. Потому что сила, она в правде.
Дальше так.
Через полчаса дядя Лева Купер подъехал, залог оплатил, и мы сразу к Стасу Хасанову, к начальнику штаба минюстовского «Беркута» (шесть командировок в Чечню, зона ответственности — Аргун) порулили.
Стас — наш человек, вопрос порешать не отказался. Чего ему тот мажор? Не мажор же пацанов из его отряда в командировку к чехам жратвой, шилом и приборами ночного видения обеспечивал. Не-а, не мажор. А Блинов Сергей Иванович. Индивидуальный предприниматель. С которым он, Стас Хасанов, позывной «Хан», восемь лет учился в одном классе.
Ну и он сразу свой административный ресурс через авторитетов с пятнадцатой включил (как Жванецкий говорил, кто кого охраняет, тот того и имеет) — в ту же ночь у банкира его новехонький «лексус» из гаража пропал. Как и не было его там. Все сто пять замков на месте, а тачки нет. Сеанс практической черной магии. Телепортация в натуре. Корова языком слизала.
Он там помыкался недельку, кнопки по записной книжке понажимал и даже в РУБОПе в отделе у Сан Саныча лично сопли попускал со ссылками на дядьку своего — пом-упол-пол-преда. Но фиг ему. Потому что, говорю же, в правде сила. И циркулирует эта правда не по властной вертикали, а по горизонтали человеческих отношений.
Потом уже правильные люди намекнули ему, как в таких случаях грамотный человек поступать должен. Поступил — заявление свое забрал. Ровно через десять минут прозвонил ему на мобилу незнакомый доброжелатель и сообщил, на каком пустыре «лексус» евойный стоит.
Вот так вот.
Вот так…
Считаете, что мы неправы были? Согласен. Мы были неправы. Считаете, что не по закону всё это и дурно пахнет? И тут согласен. Не по закону. И дурно пахнет. Согласен. Эта наша гордость всегда будет напоминать нам о нашем позоре.
Но, блин…
А над бабульками измываться и за штуку девяностого года штуку ноль четвертого — это по закону? И унижать их при этом — по закону?
В задницу такие законы!
Я знаю, что социальная справедливость — химера. Не было ее никогда, нет и никогда не будет. И знаю, что всякие там революции — чушь несусветная. Знаю и никогда на это дело не подпишусь. Тем более сейчас, когда…
Но.
Но тем, кто мамок наших мамок на такое кидалово подсадил, стоило бы, пожалуй, горло перегрызть.
Зубами перегрызть. И бросить подыхать…
А потом, конечно, спасти.
Великим Деланием…
В домике у Железного Дорожника было тепло — в углу чадила буржуйка, сработанная из небольшой бочки. Из-под неприкрытой ее вьюшки сифонил и расползался по полу сизый угар.
Изнутри стало видно, что домик собран из старых шпал. Шпалы были настолько щербаты, что казалось, это именно у них по законам сталинского шариата расстреляли всех смертников ГУЛага.
Гошка сразу плюхнулся на топчан — был там такой, и даже с матрасом, — и стал расшнуровывать правый бот. Он уже несколько часов ныл, что, видимо, натер от этого новья мозоль. Решил проверить.
Я спросил у хозяина, куда стекло примостить. Дорожник махнул на металлический шкафчик, в котором висела грязная спецовка, и сказал:
— За него просунь. — И добавил: — Хорошо, что нынче со своим пришли.
— А зачем оно вам? — спросил я, увидев, что стекло в единственном окне было цело и даже нигде не треснуто.
— Не напасешьси на вас, — хмуро ответил Дорожник.
— Мы передохнем у вас пару часов, — спросил-предупредил Серега.
— Валяйте, — кивнул Дорожник. — Передохнуть, оно не борщ хозяйский лопать.
Он подошел к заваленному всякой всячиной столу и зачем-то сдвинул разом весь этот хлам на одну половину. Впрочем, сразу стало понятно зачем.
— Кому? — спросил он у Сереги.
— Ему, — показал Серега на изучающего свою пятку Гошку.
— А ну-ка подь сюда, — поманил американца Дорожник.
Гошка чертыхнулся, но поскакал на левой к столу. Дорожник вынул из кармана засаленную колоду, встал так, чтобы заслонить от нас с Серегой обзор, и метнул на свободное пространство стола три карты.
— Запомнил? — спросил он.
— Запомнил, — кивнул американец.
— Посмотри-ка еще раз, в каком порядке, — сказал Дорожник, потасовал колоду, дал Гошке сдвинуть и еще раз метнул на стол три верхние карты.
— Да запомнил я, запомнил, — пробурчал Гошка и поскакал назад к топчану. Досматривать мозоль. Спасение мира спасением мира, а мозоль мозолью.
— Осталось к Оракулу, — прикинул Серега вслух. Я спросил у Дорожника:
— Не знаете, он на самом деле оракул?
— А хрен его знает, — ответил он.
Потом помолчал. Еще помолчал. И вдруг, глядя в окно, в углу которого показался кусок луны, стал рассказывать:
— Не знаю, какой он там оракул, а одного оракула я знавал. Два-Слова-Блядь звали. Это еще до Полигона. Ага… На той станции, где я до того служил. Был там у нас главным инженером Кузьма Егорыч. Кузьма Егорыч Бубенец. Вот, доложу, воистину голова мужик был! Всё на станции только через одного его и крутилось. Начальники-то наши всяко-разно и года не задерживались, пришли-ушли. Одно слово — номенхалтурщики. А Егорыч, почитай, с пацанов на станции. Без малого сорок пять годков оттрубил. Как пришел поммашиниста, так до инженера голавного и дорос. Все ходы-выходы на станции знавал, такой мужик был: и по железкам тебе дока превеликий, и с людями мог обходительно — где по батюшке, а где надобно — и по матушке. И на пенсию когда вышел, так всё к нему народец наш домой бегал, всяко-разно — и путейщики там, и машинисты, и ремонтники, опять же — из депо. А потом Егорыча нашего инсульт прижал. Страшное дело, скажу вам, — вся правая сторона как неживая… И язык отнялся. Сперва-сначала напрочь. А потом на «два слова б….» его пробило. Ничего не мог сказать, окромя: «Два слова …». Во как Егорыча заломало… А народ чего? А народец ничего — всё одно к нему по всем своим делам шастал. Как к Ленину. Ага. Придет один такой ходок, спросит: «Егорыч, я тут вот надумал ботинок тормозной по-новому смастырить, ну и, стал быть, вот тут вот так вот у меня, а вот здесь, вот не знаю, как с вот этим вот быть». И в чертеж пальцем тычет. Егорыч помолчит-помолчит, а потом ему, значит, и советует делово: «Два слова …» А этот, из рационализаторов который, хлоп себя по лбу: «А ведь точно! Втулку-то надобно на три сантиметра дальше ставить!» И уже побег в мастерскую — вытачивать. А быват, придут бригадиры ремонтников и докладают за беду свою, что, мол, струмент один на всех, претензиев при передаче полно, потому на пересмену времени уходит незнама скока. А Егорыч им на то опять же свое. И бригадиры: «Ешкин кот, как же мы до того сами не докумекали?!» И бегут на склад второй комплект выписывать. Ага… А другой раз придет парторг и жалобится, что с одним из поммашей беда натуральная — запиваться стал паренек. И не сказать, что только по праздникам. А паренек толковый. Как быть? Ну, Егорыч сразу ему и режет: «Два слова б …» Строго так: «Два слова…». Парторг беломорину домусолит и соглашается: «Ладно, завтра в кадрах поговорю, нехай оформляют старшим на сто шестой». Ага… Вот так вот. Такой вот оракул. Скажете, нет?