Но в начале ноября вдруг ударил крепкий мороз, выпал обильный снег. Полегчало. Постепенно части корпуса сосредоточивались на указанном рубеже.
После такого марша надо было провести осмотр техники, осуществить необходимый ремонт машин. Однако нас торопили — на подготовку к наступлению отводилось мало времени.
Только значительно позже мы узнали, почему нас так спешно, не дав опомниться после столь трудного марша, бросают в бой: на юге, под Сталинградом, наши войска перешли в контрнаступление, и нельзя было допустить переброски вражеских войск в район Сталинграда. Сковать же здесь войска противника можно было лишь одним способом — наступая.
Наша бригада расположилась примерно в тридцати — тридцати пяти километрах от переднего края обороны противника.
Однажды вечером ко мне на КП прибыл офицер связи командующего 22-й общевойсковой армией и вручил боевое распоряжение — начать наступление сегодня в 16.00, а не завтра, как это предусматривалось приказом нашего комкора.
Я посмотрел на часы, показал их офицеру связи:
— Приказ невыполним не только потому, что вы мне его передаете спустя два часа после назначенного времени. Чтобы бригаде выйти к переднему краю, требуется еще часа два. Ни я, ни мои командиры не имеем представления о системе обороны противника, артиллерия не может вести огонь, не зная куда, танки ночью наступать не могут…
Офицер связи сказал в ответ, что его дело лишь передать мне боевое распоряжение. Я взял у него приказ и расписался в получении, проставив, однако, время получения.
Он только пожал плечами.
— Но вы же не механизм, — взорвался я, — обещайте хотя бы довести до командующего мои доводы.
Он обещал.
До полуночи подразделения бригады еле сумели в темноте выйти в свои районы и рассредоточиться для наступления. И то потому, что мы успели в эти районы разослать еще засветло офицеров, которые их встречали.
Занятый хлопотами по рассредоточению подразделений, отдачей распоряжений на завтрашнее утро, я и не заметил, как невдалеке остановился гусеничный вездеход и, сопровождаемые тремя автоматчиками, из него вышли и приблизились ко мне три командира.
— Вы полковник Бабаджанян?
— Я.
— Я начальник особого отдела 22-й армии, это прокурор и председатель военного трибунала. За невыполнение боевого приказа в боевой обстановке вы арестованы. Сдайте оружие.
Тут же меня окружают автоматчики. Я отстегнул пистолет, протянул прокурору.
— Может быть, заодно распорядитесь, чтоб мне связали руки, а то вас всего шестеро против одного, опасно.
— Не беспокойтесь, Бабаджанян, охрана надежная, — не поняв шутки, серьезно ответил прокурор.
Председатель трибунала недобро усмехнулся:
— Вам должно быть не до шуток, полковник. Все может кончиться трагически. Кто остается за вас? Где ваш зам?
Меня посадили в кузов вездехода напротив автоматчиков, и мы поехали. Ехали почему-то очень долго. Или мне так тогда показалось. Но вездеход петлял и петлял по лесным тропам, пока наконец остановился.
Меня привели к входу в какой-то блиндаж… Автоматчики остались наверху, а меня провели в тускло освещенную комнату. Навстречу поднялся из-за стола тот самый офицер связи, который вручал боевое распоряжение.
— Вы не подумайте, что это я на вас…
Я не ответил и прошел вслед за моими сопровождающими во вторую комнату.
Тут было светло, за столом сидел широкоплечий светловолосый генерал-лейтенант В. А. Юшкевич, командующий 22-й армией.
— Так это вы и есть Бабаджанян? — спокойно спросил он.
— Полковник Бабаджанян, командир 3-й механизированной бригады 3-го мехкорпуса.
Генерал Юшкевич внимательно вглядывался в меня. Тем же ровным тоном продолжал:
— Ясно… Так почему не выполнили боевой приказ?
— Не мог его выполнить, даже если бы попытался.
— Объясните, — благожелательно предложил генерал.
Повторил все, что просил передать ему через офицера связи. Закончил словами:
— Если бы стал наступать ночью, к утру вся бригада была бы расстреляна противником. Предпочитаю сохранить бригаду.
Юшкевич удивленно посмотрел на меня, обвел взглядом окружающих.
— Интересно… дело-то действительно пахло трибуналом. Интересно! — повторил он. — А где сейчас ваша бригада?