Он встал, сильно потянулся и посмотрел на небо. Небо было чистым, а ветер не только не стих за ночь, а усилился, и драккар, летевший быстрее любого другого, сейчас шел с невиданной Вороном скоростью. Харальд стоял у кормила, остальные братья были заняты, кто чем. Оттар прошел к Харальду и сменил его. Ворон уселся на лавку, Дворовый примостился рядом. Ворон достал было свою сумку, но тут на соседнюю лавку опустился Харальд и еще двое его братьев.
— Не трать свои запасы, Ворон, — усмехнулся Харальд, — ешь пока наше! Не думай, мы тебя привораживать не станем! — И на лавку упал, как с неба, большой кусок копченого мяса, лепешки. Потом Харальд поставил рядом кувшин с водой. Ворон не стал спорить, Дворовый тоже. Потом Харальд улегся спать, а Ворон подошел к борту. Да, скорость хода драккара сыновей Канута заслуживала восхищения: драккар будто летел над водой, с каждым мигом приближая Ворона к берегам Дании. Это искренне радовало его, немногим раньше он думал, что больше никогда не увидит датских берегов и никогда больше не обагрит оружия кровью данов. Сыновья Канута даровали ему возможность повидаться с данами напоследок.
В это время человек в синем плаще быстрым шагом подошел к чьей-то усадьбе. Постоянные препятствия на пути к цели до того раздражили его, что он постоянно пребывал в состоянии злобы, моментально сменявшейся бешенством. Поэтому, когда хозяин усадьбы, подозрительно присматриваясь к незнакомцу, отказался продать лошадей, человек в синем плаще пустил в ход меч и оставил на земле усадьбы убитого хозяина усадьбы, его жену и двух сыновей. Спрятавшийся от ярости незнакомца траллс видел лишь, что человек вывел со двора трех лошадей, вскочил было на одну, но, словно почуяв взгляд раба, соскочил наземь. Траллс не вынес и кинулся бежать, куда угодно, лишь бы дальше отсюда. Человек в синем плаще бросил вслед ему хозяйский нож, выдернув тот из ножен мертвеца. Клинок угодил траллсу прямо в ямку под затылок, и он умер до того, как ничком упал на землю. После чего человек в синем плаще снова оседлал лошадь и, ведя остальных в поводу, ускакал. Он, как мог, торопился в Свею, надеясь попасть туда раньше Рагнара и встретить его там. Догонять Ворона ему надоело, тот почему-то всегда опережал его. Ничего, он будет в Свее раньше, иначе быть попросту не могло. Не должно было быть. Человек в синем плаще стиснул зубы и ударил пятками свою лошадь. Невысокая северная лошадка с большой головой и толстыми боками казалась медлительной, но это было ошибочное впечатление — такие лошади бегали совсем неплохо, а по выносливости и неприхотливости могли, пожалуй, дать фору любой другой породе. Человек в синем плаще торопился. Очень торопился. В этот раз он мог потерять Ворона навсегда.
Харальду же, видимо, не спалось. Он полежал немного на лавке, потом встал и подошел к Ворону. Тот обернулся.
— Ты упомянул о своем враге, Ворон. Кто он? Может, мы смогли бы тебе помочь? — спросил Харальд негромко. — Это, должно быть, очень опасный враг, если ты упомянул его вместе с королем и ярлами.
— Никому я не говорил, кто он, Харальд. Но Скрытый Народ, как мне думается, уже понимает, кто это. О нем еще знает моя мать, так как именно она создала его в свое время, — ответил Ворон.
— Мать? Создала врага? — удивился Харальд, — чем же ты прогневал ее, Рагнар Ворон, если я могу узнать?
— Да, — медленно проговорил Ворон. — Да, я думаю, что ты можешь про это узнать.
— Я не настаиваю, Ворон, — все так же негромко и серьезно произнес Харальд.
— Нет, я думаю, настала пора поговорить о нем, — отвечал Рагнар Ворон. — Этого врага создала моя мать по моей просьбе, после моих долгих уговоров.
Драккар рассекал воду, соленые брызги, сверкая, разлетались в прозрачном воздухе, ветер все с той же неослабевающей силой надувал парус, а на палубе Рагнар Ворон рассказывал свою тайну давно умершему сыну конунга Канута.
— Это было очень давно, Харальд. Очень, очень давно. Я тогда только-только прожил свою седьмую зиму. Моя мать — вещунья. Она видит вещие сны, но сама она никогда не колдовала. Велико же было мое удивление, когда она призвала меня и сказала, что может выполнить одно мое желание, любое на выбор: заговорить от стрел или копий, меча или топора. Заговорить от возможности утонуть в море. Заговорить от дикого зверя. От камнепада или пожара. От предательства и измены. От чего угодно. Но только от чего-то одного.
— Я прошу прощения, что перебиваю тебя, Рагнар Ворон, — сказал все так же негромко Харальд, — но мне кажется странным, что твоя достопочтенная мать предложила такой выбор маленькому мальчику.
— Я тогда не подумал об этом, Харальд. Но зато потом я часто думал над этим и спросил ее, отчего она заставила меня сделать выбор так рано. Она ответила, что это было возможным лишь тогда, когда я еще думал больше сердцем, чем головой. А головой меня заставили думать очень рано, Харальд. В свой первый поход я ушел, когда мне было десять лет. Уже тогда меня звали «хевдингом». Мой отец умер рано. Но мне хватило ума попросить времени подумать одну ночь, — Ворон усмехнулся, — можно подумать, что для такого решения хватит одной ночи! — Харальд ничего не ответил, и Ворон продолжал:
— Всю ночь я думал, что лучше. Я перебрал все, что мне предложила моя мать, а она предложила многое! Но может ли семилетний щенок думать! Только к полуночи я понял, что надо подумать о том, от чего чаще всего умирали хевдинги, о которых я слышал. Само собой, что и тут я не нашел одного ответа — все умирали по-разному. От меча, в шторм, от предательства, от болезни — не перечесть всех возможностей умереть. Ночь длилась и длилась, а я все мучился, я не находил ответа. Как всякому мальчишке, мне хотелось быть великим хевдингом, знаменитым бойцом, слава о котором пронесется, как огонь, по северным странам. А в голову все ничего толкового не шло. Получить защиту от меча? А если дадут топором? От шторма? А если подхватишь черную смерть? От дикого зверя? И сгореть на пожаре. От камнепада? И быть убитым своим близким другом. Я не видел ответа. Рассвет же катился ко мне все быстрее и быстрее. И вот тогда, когда мне стало страшно, что скоро придет рассвет, а я не успею найти ответа, ответ сам нашел меня! Страх мешал мне найти верное решение! Я боялся убегающего времени! Я закричал от радости и побежал к матери, крича: «Я нашел! Я нашел, мама!» «Что ты хочешь получить в дар, Рагнар Ворон?» — Спросила меня моя мать, и я ответил: «Мама, заговори меня от страха! От всякого страха!» «Может, все же, оставить хотя бы страх смерти?» — пыталась отговорить меня моя мать. «Нет! Или от всякого страха, или мне не нужен твой дар!» — сказал я. «Будь по-твоему, Рагнар Ворон!» — ответила мне моя мать и призвала к себе пришедшую за день до того на усадьбу женщину, чье лицо было скрыто плотной тканью, словно на голову был надет мешок. Стуча клюкой, эта женщина или старуха, как я тогда подумал, глядя на ее морщинистые руки и длинную клюку, явилась к матери и трижды заставила меня повторить вслух мое желание. «Что ж, Ворон! Будет так, как ты сказал, ибо ты сказал это трижды!» — Непонятно проговорила старуха и знаком велела моей матери выйти. Меня поразило это: моя мать очень сильная и властная женщина, а послушалась бабки, как девочка слушается старших. Старуха же зажгла огонь в очаге, из своей холщовой сумки достала несколько плошек-светильников, в которые налила чего-то черного и маслянистого из бутылки, выставила их кругом у северной стены дома, мне велела войти в этот круг и зажгла огонь. Огни светильников поднялись почти до потолка большого дома, я испугался, что сгорю, но закусил губу и молчал. Старуха лающе расхохоталась и шагнула ко мне, вынув из рукава странный, изогнутый как месяц и иззубренный, как пила, каменный нож, — Ворон смолк и молчал рядом пораженный Харальд. Ворон вздохнул и продолжил:
— Остального я тебе не могу рассказать, хевдинг. Иначе заклятье потеряет силу. Старуха потом сказала, что мой страх теперь стал отдельным человеком из плоти и крови, почти что настоящим человеком. С одним испепеляющим его желанием, которое станет невыносимым, когда мне исполнится двадцать лет — вернуться к тому, с кем его разлучили. И тогда, сказала старуха, он пустится в путь и ничто его не остановит. Если меня убьют, умрет и он. Потому он стремится догнать меня раньше. Потому вся моя жизнь — скитание. Я не боюсь его, хевдинг, я вообще ничего и никого не боюсь, но я просто понимаю, что мне нельзя воссоединиться с ним, как он того хочет. Я слишком много потеряю. Целую жизнь. Я не боюсь смерти, мне просто жалко умереть, не получив и не повидав всего, чего бы мне хотелось. Жизнь интересна мне всяким проявлением, Харальд, и я не боюсь, что завтра она может повернуться ко мне задом. Я неутолимо голоден до жизни — до победы, до славы, до успеха, до власти, до известности, до богатства, до счастья! Я единственный человек, который может любить, не боясь предательства, хевдинг. — Ворон на миг закрыл глаза и хрипло перевел дыхание. — Я знаю, что страх лишит меня большей доли жизни и ее вкуса, потому спешу жить, воевать, странствовать. Потому я часто побеждаю, что разум мой свободен от страха. Я слышал, что страх прибавляет остроты чувствам, если преодолеть его. Не знаю, да и не хочу знать. Потому я хочу уйти за море, за два, за три моря, лишь бы он потерял меня навсегда! Я нашел новую землю, хевдинг, я хочу уйти туда со своими людьми и жить, не готовясь каждый миг пуститься в путь.