— Я думаю, что нас встретят стрелами и камнями, — сказал Харальд. — Выбить ворота займет какое-то время. Пока будем этим заниматься, перестреляют всех, нам нечем ответить. Но броню я не надену. И, кроме того, это наш последний бой в Дании, не пропускать же такое!
— Тогда в Свею мне придется добираться вплавь — негромко сказал Ворон.
— Да, нехорошо. Мы обещали доставить тебя туда. Но и отступить мы не можем. Сложный выбор, — признал, помолчав, Камешек. Братья согласно загудели.
— Это ваш выбор. Если вы считаете, что должны умереть здесь, я остаюсь с вами. В конце концов, никто не знает, какую нитку сплели для него норны, — четко и ясно проговорил Ворон. Дворовый ахнул и что-то поспешно затараторил ему на ухо.
— Я помню, что обещал. Но ты сам видишь, что выбор небогат. Сыновья Канута не могут показать данам спину, а я не могу один добраться до Свеи. Придется драться, а там будет видно, что делать дальше, — ответил Ворон по-словенски. Дворовый поник.
— Тогда так, — решил Камешек, — надо приготовить таран. Что бы там ни были за ворота, это все же не ворота валландского города. Стена не каменная, ворота не окованы железом. Если не проломим ворота, то сорвем их с петель. Но, чтобы добраться до ворот…
— Уйдем отсюда. В любом фьорде по соседству срубим дерево на таран. Вернемся в темноте. Атакуем рано на заре. Пока будем бежать, прикроемся щитами. Что скажешь на это, Камешек? — спросил Ворон.
— Добро. Уходим! — подумав, крикнул Камешек своим братьям и три драккара покинули фьорд.
— Хорошо и то, что от горда до берега довольно далеко. Ночью со стен горда не видно, кто пришел во фьорд, — сказал Скурвфа.
— Они поставят дозорных на берегу. Я уверен, — сказал Камешек. — Ну и ладно. Добежим до ворот одновременно с ними. Просто надо соблюдать тишину, когда войдем во фьорд. Вот видишь, Ворон, до чего ты довел сыновей Канута! — раздраженно сказал Харальд, но потом засмеялся. — Это даже забавно! Ворота, таран, щиты, высадка во тьме — такого еще не было!
Браться засмеялись, соглашаясь. «Хоть теперь узнаем, что чувствуют обычные люди в бою!» — крикнул Оттар и вызвал новый взрыв хохота.
Далеко им идти не пришлось. Нужное дерево нашлось в соседнем проливчике. Берсерки быстро повалили его, обтесали сучья, кроме тех, за которые предполагалось нести таран, и доставили на свой драккар.
Когда опустилась ночь, драккар братьев неслышно, как куница ныряет в беличье дупло, вошел во фьорд. Весла вынули и положили на палубу, чтобы не скрипели, никто не говорил, не смеялся, люди остерегались сделать лишнее движение, чтобы не нарушить глубокую тишину, царившую над водой. Ворон стоял у кормила и, глядя в трубу Рандвара, выбирал путь к берегу. Драккары, которые теперь принадлежали Ворону, братья оставили в горле фьорда, чтобы не тащить лишний груз. С моря их видно не было, а потом за ними вернутся. Если будет, кому возвращаться.
Странное чувство охватило Ворона. Он не раз руководил ночными атаками, много раз нападал ночью, но сегодня что-то томило его. Какое-то непонятное предчувствие. Он даже не мог понять, предчуствие чего. Просто что-то сосало сердце. Что-то непонятное ждало его или их всех в горде данов. Он не стал делиться своими мыслями с братьями, они просто не поняли бы его. Дворовый, сидя на его левом плече, тоже был мрачен. Вот он наклонился к Ворону и тихо произнес:
— Ты тоже чувствуешь это, Ворон?
— Да. Только не понимаю, что это, — сказал Ворон. — А пока помолчим, берег уже близко.
Драккар вплотную подошел к берегу бортом. Шестеро братьев сошло в воду, оставшиеся на драккаре, с борта подали им таран. После чего, в темноте, в тишине все они, приподняв таран, медленно и беззвучно вышли на берег. На берегу они положили бревно на песок, и шестеро братьев встали с одной стороны, а шестеро с другой. Повинуясь еле слышным командам Ворона, смотревшего на них через глаз Рандвара, братья подняли таран за оставленные сучья и, держа в свободных руках щиты, пошли на горд.
Горд был слабо освещен, отчего братьям было прекрасно видно, куда идти. Тут-то и проявили себя дозорные данов, о которых они говорили раньше. Они прозевали момент высадки и всполошились только теперь, когда братья уже спешили к воротам горда. Истошно крича, дозорные побежали к горду. Братья пустились бегом, насколько позволял слабый свет. Часовые добежали раньше, и горд закипел, как забытый котел на огне. Навстречу берсеркам полетели слепые стрелы, но братья, прикрываясь щитами, продолжали бег. Судя по крикам, доносившимся из-за частокола, воины в горде спешно занимали свои места, но из-за недосмотра часовых им не хватило времени.
Ворон, державший таран за один из сучьев, при слабом свете факелов, появившихся на стене, увидел, как преображались лица сыновей Канута. Как по волшебству, только что мрачные, сосредоточенные, но обычные лица преобразились в морды зверей, неистовых, неукротимых, неумолимых. Из глоток братьев по берегу разнесся яростный, нечеловеческий вой, пена клубами падала на землю, и в следующий миг таран, направляемый берсерками, чья сила увеличивалась с каждым шагом, ударил в ворота и, под треск ломающейся древесины, мертвые дети давно уже мертвого конунга, ворвались в горд. Их встретили стрелами почти в упор, но тут свою роль сыграли щиты, которые братья пока не побросали. Строй данов, выставив перед собой копья, ждал. И дождался! Ворон своими глазами видел, как Скурвфа просто перемахнул через копья и врезался в строй викингов, так и не бросив щит, который теперь висел у него на руке, и пустил в ход секиру. В пробитую им брешь, завывая, как неупокоенные души, ринулись остальные братья, торопясь урвать свою долю наслаждения. Ворвавшись в брешь, они разорвали строй и, не помогая и не мешая друг другу, начали свою привычную работу.
Ворон отдал должное смелости данов. Паники не было, каждый сражался, как мог, хотя человеческое нутро нередко брало вверх, и люди охотно уступали передние ряды обороны своим соплеменникам, отступая назад. Лучники стали ненужными почти сразу же: берсерки смешали строй обороняющихся в беспорядочную толпу, и нередко те из данов, кто хотел сражаться, оказывался оттесненным в задние ряды, а те, кто оказался перед берсерками, охотнее всего оказались бы сзади.
Но все же данов было много. Камешек был прав, тут их ждали. Этот бой был самым тяжелым из тех, что они приняли за все последние дни. Но берсеркам большего и не хотелось: много врагов? Они хотят сражаться? Чего еще пожелать?!
Какое-то время даны держались на отваге и многочисленности. Потом они держались на чувстве долга. Потом на мужестве отчаянья. А потом, когда Оттар отрубил голову их хевдингу, началась давка и неразбериха, которая, как и всегда, перешла в панику. Дальше началось избиение. Потоки крови, падая на землю, вскоре превратили ее в топкую грязь, люди мешали друг другу, падая и больше не вставая, раздавленные ногами своих же соратников. Вой и крики раненых и умирающих страшной музыкой войны плыли над фьордом, а неистовый вой берсерков разрывал ночь на части.
Ворон держался позади братьев, в толпу не лез и убивал только тех, кто выскакивал на него, или кто оказывался на расстоянии удара. Но и их ему хватало с лихвой. Сам он пока не был даже ранен. Опьянение боя не захватило его, он помнил, что в этом фьорде их ждет что-то неожиданное, что-то такое, чему пока не было названия. Это здорово отрезвляло. Он потерял братьев из виду и боялся, как бы они не стали натыкаться в мешанине тел друг на друга.
Боя, как таковой, уже почти кончился: даны просто метались из стороны в сторону, натыкаясь то на братьев, то на своих же соратников, но большой разницы уже не было, озверевшие, напуганные люди убивали друг друга, не понимая уже, где свой, где чужой. Лязг железа, треск ломающихся копий, хруст костей и чавканье распоротой плоти насыщали собой ночь так, что, казалось, были осязаемы. Те даны, что остались в живых, старались прорваться любой ценой к воротам, и Ворону пришлось здорово побегать, убивая и отбиваясь. Потом ему просто пришлось отбежать в сторону — в ворота бросились почти все, кто остался жив, и справится с ними Ворон, само собой, один не смог.