В глазах поэта появилось нечто большее, чем великодушие. Видно, он был истинным поэтом, потому что Ивонна оказалась забыта: нежная красота пленила его своей свежестью и изяществом. Тонкий аромат, исходивший от нее, будил в нем еще не испытанные чувства. Он нежно посмотрел на нее, и она вся расцвела под его ласковым взглядом.
– За десять минут, – сказал Давид, – я могу добиться того, чего с радостью добивался бы многие годы. Сказать, что я жалею вас, мадемуазель, значило бы сказать неправду, – нет, я люблю вас. Рассчитывать на взаимность я еще не вправе, но дайте мне вырвать вас из рук этого злодея, и, как знать, со временем любовь может прийти. Я думаю, что у меня есть будущее. Не вечно я буду пастухом. А пока я стану любить вас всем сердцем и сделаю все, чтобы ваша жизнь не была столь печальной. Решитесь вы доверить мне свою судьбу, мадемуазель?
– О, вы жертвуете собой из жалости!
– Я люблю вас. Время истекает, мадемуазель.
– Вы раскаетесь и возненавидите меня.
– Я буду жить ради вашего счастья и чтобы стать достойным вас.
Ее изящная ручка скользнула из-под плаща и очутилась в его руке.
– Вручаю вам свою судьбу, – прошептала она, – и, быть может… любовь придет скорей, чем вы думаете. Скажите ему. Когда я вырвусь из-под власти его взгляда, я, может быть, сумею забыть все это.
Давид подошел к маркизу. Черная фигура пошевелилась, и насмешливые глаза взглянули на большие стенные часы.
– Осталось две минуты. Пастуху понадобилось восемь минут, чтобы решиться на брак с красавицей и богачкой! Ну что же, пастух, согласен ты стать мужем этой девицы?
– Мадемуазель, – отвечал Давид, гордо выпрямившись, – оказала мне честь, согласившись стать моей женой.
– Отлично сказано! – гаркнул маркиз. – У вас, господин пастух, есть задатки вельможи. В конце концов мадемуазель могла вытянуть и худший жребий. Ну а теперь покончим с этим делом поскорей, – как только позволит церковь и дьявол!
Он громко стукнул по столу эфесом шпаги. Вошел, дрожа всем телом, хозяин таверны; он притащил еще свечей, в надежде, что угадал каприз сеньера.
– Священника! – сказал маркиз. – И живо! Понял? Чтоб через десять минут священник был тут, не то…
Хозяин таверны бросил свечи и убежал.
Пришел священник, заспанный и взлохмаченный. Он сочетал Давида Миньо и Люси де Варенн узами брака, сунул в карман золотой, брошенный ему маркизом, и снова исчез во мраке ночи.
– Вина! – приказал маркиз, протянув к хозяину таверны зловеще растопыренные пальцы. – Наполни бокалы! – сказал он, когда вино было подано.
В тусклом свете мерцающих свечей маркиз черной глыбой навис над столом, полный злобы и высокомерия, и, казалось, воспоминания о старой любви сочились ядом из его глаз, когда он смотрел на племянницу.
– Господин Миньо, – сказал он, поднимая бокал с вином, – прежде чем пить, выслушайте меня. Вы женились на особе, которая исковеркает вашу жизнь. В ее крови проклятое наследие самой черной лжи и гнусных преступлений. Она обрушит на вашу голову позор и несчастье. В ее глазах, в ее нежной коже сидит дьявол, он говорит ее устами, которые не погнушались обольстить простого крестьянина. Вот залог вашей счастливой жизни, господин поэт. Теперь пейте. Наконец-то, мадемуазель, я избавился от вас.
Маркиз выпил. Жалобный крик сорвался с губ девушки, словно ей внезапно нанесли рану. Давид, с бокалом в руке, выступил на три шага вперед и остановился перед маркизом. Сейчас едва ли кто принял бы его за пастуха.
– Только что, – спокойно проговорил он, – вы оказали мне честь, назвав меня «господином». Могу я надеяться, что моя женитьба на мадемуазель приблизила меня к вашему рангу, скажем, не прямо, но косвенно, и дает мне право вести себя с монсеньором, как равный с равным в одном небольшом деле, которое я задумал?
– Можешь надеяться, пастух, – презрительно усмехнулся маркиз.
– В таком случае, – сказал Давид, выплеснув вино из бокала прямо в глаза, насмехавшиеся над ним, – быть может, вы соблаговолите драться со мной.
Вельможа пришел в ярость, и громкое, как рев горна, проклятие разнеслось по залу. Он выхватил из черных ножен шпагу и крикнул не успевшему скрыться хозяину:
– Подать шпагу этому олуху!
Он повернулся к даме, засмеялся так, что у нее сжалось сердце, и сказал:
– Вы доставляете мне слишком много хлопот, сударыня. За одну ночь я должен выдать вас замуж и сделать вдовой.
– Я не умею фехтовать, – сказал Давид и покраснел, сделав это признание.
– Не умею фехтовать, – передразнил его маркиз. – Что же мы, как мужичье, будем лупить друг друга дубинами? Эй, Франсуа! Мои пистолеты!