Х. Эллисон
– Почему здесь нельзя купаться, Мыта? – Тыр перегнулся через перила дрожащего моста и глядел вниз, где далеко-далеко в чёрной воде отражался и он сам, и дробящаяся бликами изнанка ветхого сооружения.
– А ты хочешь? – усмехнулась Мыта и на всякий случай ухватила Тыра за край жилетки.
Старая подвесная дорога – ненадёжная на первый взгляд, но крепкая, со сквозными пролётами, с низким ограждением, с отошедшими кое-где от основы креплениями – тянулась через огромное озеро и терялась в густых зарослях берегов. В озере не водилась живность, а трава вокруг вырастала и сохла, превращаясь в покрытые чёрными пятнами плесени соломенные стены. Вода – неподвижная, тягучая, тёмная, словно в ней утонула безлунная ночь, – лишь изредка тревожилась каплями дождя да случайной рябью от упавшей с высоты щепки.
Они стояли на самой середине, где мост колебался сильнее всего. Детей специально приводили сюда – бояться. Иногда такие эмоции необходимы, чтобы уничтожить другие – куда более неприятные.
Мыта – опытная наставница, не случайно старейшины доверили ей Тыра, с непоседливостью которого даже родичи не справлялись.
– Я бы прыгнул! – рисовался подопечный. – Поглядел бы, что там – на глубине.
– Известно же. Там осколки зеркала Правды и Лжи, кто до них дотронется, тот останется на дне. – Нянька пугала, конечно, но была не далека от истины.
– Почему, Мыта? Расскажи, – заканючил Тыр. – Я слышал про зеркало, но подробностей не знаю.
Наставница прикинула – пора ли? Решила, что скрывать правду от любопытного подростка больше нельзя, вздохнула:
– Только на берегу, ладно?
Тыр и Мыта, взявшись за руки, добрались до суши и нашли уютную полянку с удобными кочками в стороне от опасного озера.
– Так вот… Давно это было… – нянька потихоньку и сама увлеклась поучительной и не имеющей решения историей. – Они пришли неизвестно откуда и исчезли неизвестно куда…
***
Пиво было настолько свежим, что пена заливала круглую поверхность стола и капала на пол. Только кому до этого дело, когда есть хорошая компания и такие разговоры, от которых не заснуть до утра.
Даже трактирщик – желтолицый и узкоглазый Ли Си Цын – перепоручил обслуживание других клиентов помощникам, а сам торчал возле, слушая, подливая пиво в кружки из запотевшего кувшина и вставляя изредка пару-тройку слов.
– Говорят-то, Аринья-птичница, ну вы ж её знаете, скрюченная такая, с бородавкой у носа, попросила у них любви неземной-то до гроба, – рассказывал водовоз Илько – рыжий зеленоглазый мужичонка лет пятидесяти с хитрым лисьим взглядом и носом уточкой, – а еще бают, что и дитенка-то…
– Кто ж на неё позарится? – вклинился трактирщик, вновь заполняя кружки. Женщин в поселении меньше, чем мужчин, но и в этом случае на Аринью-птичницу желающих не находилось.
– А вот-то и позарился! – обрадовался водовоз возможности удивить компанию. – Сосед её, Адриян! Через два дня от жены-то ушел, под бочок к Аринье перебрался.
– Погоди, – заерзал от волнения старый пастух по прозвищу Гымза, не расстающийся с крючковатой походной палкой даже за столом, – это не тот Адриян, которого весной схоронили?
– Тот самый! Неделю, говорят, они из постели не вылезали, аж пар от дома шел, как от бани-то, а потом всё – спёкся мужик, выдохся! Вот тебе и до гроба – любовь-то! Не отказали, стало быть, птичнице в просьбе. – Илько освежил пересохшую глотку пивом.
– Аринья брюхатая ходит, – удостоверил рассказ водовоза кряжистый кузнец Лекса и пожал мощными плечами.
– Братцы, это еще что! – принял эстафету старый Гымза. – Мой напарник – пастух дед Олесь – пошел к ним и попросил ни много ни мало вернуть умершую лет как пять уж жену – Алёну. И что вы думаете? Вернули! Да только не бабку, а вроде бы как у него дочь на стороне обнаружилась и объявилась вдруг – вылитая покойница. Олесь на нее не надышится, и забыл уже, чего просил-то.
Кузнец снова встрял:
– Значит, не все худо? Есть и благо?
Никто ему не ответил, только ясноглазый, пшеничноволосый врач Джонни из Черёмушек, худой до синевы, передёрнулся весь, прошептал:
– Страшновато… чего уж там…
– Я вот слышал, что мэру нашему знания дали – как нами управлять, – поддакнул трактирщик Ли Си Цын.
– Трудно сказать, – задумался Гымза, – чем нам всем это еще откликнется…
Тут требуются пояснения – о чём, собственно, рассуждала тёплая компания.
Поселение Нью-Эльдорадо образовалось лет тридцать тому назад.
Храбрые колонисты быстро освоили плодородные, но никому не нужные земли далекой от Земли планеты, оценили богатство лесов, полей и рек, осели накрепко, и скоро численность значительно возросла, да так, что невозможно было уже знать всё и про всех.
Жили большими группами, разбившись по самым разным признакам: появилась на окраине Кузнецкая слобода, где селились не только кузнецы, но и пастухи, гончары и кожевенники. Улицу с древним названием Куанмен основали китайцы – держатели лавочек, трактиров, швейных мастерских. В центре – Деловом квартале – дома побогаче, дороги получше – это вотчина политиков, управленцев, дельцов. Впрочем, дома у всех были хорошие – благо, дерева кругом много. Национальность нигде значения не имела – это пережиток прошлого. Правда, под влиянием ностальгии образовались в Нью-Эльдорадо и Пятая авеню с единственным пока музеем, и Пикадилли, улица Красных фонарей и даже вездесущие Черёмушки, где проживали врачи и учителя.
Существовали колонисты бедно, работали много и тяжело, но радовались: проверками никто не достаёт, налоги божеские, в армию не призывают и армией не нападают.
Однако некоторое время тому назад появилось на границе поселения странное сооружение – деревянный куб с одной-единственной дверью. Вот вчера на этом месте ничего не было, а утром – на тебе! – стоит, будто испокон века, даже брёвна в землю вросли, местами мохом покрылись. Смельчаки наведались и… ушли – озадаченные и обеспокоенные.
В кубе обитали удивительные пришельцы: о себе ничего не рассказывали, никого не трогали, никуда не совались, в свет не выходили, напротив, привечали всех, помогали, чем могли. А могли они – исполнить заветное желание, только одно, самое главное.
Скоро слух об инопланетянах – никто не сомневался, что обитатели куба прибыли каким-то образом с далёких звёзд, – облетел всех, и потянулись к кубу поселенцы, кто уж очень хотел, чтобы заветные мечты сбылись.
И они сбывались.
Не всё было так печально, как расписывали завсегдатаи трактира.
Одному гончару пришельцы вывели со щеки огромное родимое пятно – ходит теперь довольный, белолицый, женился недавно, говорят. Ещё ходили слухи, что банкир Мецель (это нынче он банкир, а раньше мало кому известный ткач) тоже просил у пришельцев богатства и возможности не работать физически – ручками. Да и коров у Зиты-индианки прибавилось не случайно. Ну не плодятся так быстро коровы-то!
Пожалуй, больше всего велось пересудов о несчастной любви бастарда Трисдана – незаконного сына мэра Нью-Эльдорадо Дарика Корнуэльского. Мэр не признал наследника и делал вид, что не интересуется судьбой молодого оружейника. А Трисдан влюбился в Изольдину, которая собиралась замуж за законного отпрыска Дарика – низкорослого и золотушного Марка. Дочка советника Изольдина была красавицей: чёрные косы до земли, огромные глазища темнее ночи, губы макового цвета, кожа белая, как туман над рекой. И вроде ей тоже полюбился оружейник Трисдан, да родители воспротивились неравному браку. Вот тогда и отправился бедный парень к пришельцам. О чём он их просил – никому не известно, но всем ведомо: конечно, о браке с Изольдиной! Недели не прошло, вдруг объявили о свадьбе красавицы с Марком-золотушником. Как?! Почему?! Ведь просил же Трисдан!
Говорят, когда на свадьбе подняли белую фату Изольдины, она вся чёрная была от горя… И Трисдан чёрный… да только не от горя, а от того, что в лесу верёвку через сук перекинул и повесился. Записку ещё оставил, мол, просил я у пришельцев счастья Изольдине, так всё и вышло.