Осерчали тогда мужики, уж больно любили оружейника в округе, пошли к кубу – разбираться…
– Я слышал, ничего у них не вышло, – сказал Ли Си Цын, в очередной раз наполняя кружки.
Кузнец Лекса, широкий и низкорослый, как пень, с руками в буграх мышц, буркнул:
– Поорали мы возле их жилища, покидали камнями в стены, да только никто с нами разговаривать не стал. Ну… и разошлись все… до поры.
Он был прав. Потихоньку народ стал роптать. То и дело в поселении вспыхивали драки, ссоры, когда кто-то собирался к пришельцам, или же дело шло не так, как всем этого хотелось. И петуха уже пускали на куб, и дёгтем двери мазали – только толку-то?
– И всё же люди ходят к чужакам до сих пор, – дед Гымза пригладил залитую пивом бороду, – чего хотят, сами не знают.
– Я знаю! – вскочил изрядно окосевший Джонни-врач. – Вот прямо сейчас и пойду! И попрошу!
– Да сиди ты, – пытался урезонить его кузнец Лекса, но Джонни нетвёрдой походкой устремился к выходу…
Жизнь в таверне словно остановилась. Не только компания за столиком ждала возвращения приятеля, но и другие разговоры умолкли, музыкальный автомат не обновлялся, лишь служанки шуршали накрахмаленными передниками, разнося пиво. И оно выпивалось в тяжелой гнетущей тишине. Все знали беду врача. Год тому назад умерла его жена, оставив на руках мужа семерых деток мал мала меньше. Умерла по дурости, перепутала в аптечке лекарства и выпила от мигрени не то, что нужно. Доходы врача мизерные, пьет в таверне не за свой счет, светится от голода, а уж дети… Последнее Джонни им отдавал, что тут греха таить. Соседи помогали, как могли, конечно, но – семь ртов как-никак.
Джонни пришел через час. Синие глаза сияли, пшеничные волосы намокли от вечерней мороси и закрутились на лбу в смешной хохолок.
Посетители в таверне вздохнули и оживились, вновь то тут, то там зазвучали речи.
Приятели тотчас засыпали Джонни вопросами. Он – радостный – постарался ответить на все. Час ходил – час рассказывал.
– Дверь открыл пришелец: росточком в половину моего, кожа зелёная, глаза нечеловеческие – жёлтые, зрачок еле виден. Ноги голые, склизкие, как у земной лягушки, а между ними длинный зеленый мех. Прямо бахрома, честное слово! Из одежды – одна жилетка несерьёзная, коричневая, без всяких вышивок и украшений.
Провел он меня в залу. Странно как-то: куб маленький, а зала огромная, залитая вся белым мёртвенным светом, и в ней мебели вовсе нет, кроме зеркала во всю стену. Такого зеркала я никогда не видел. Кроме меня, в нем отражались цветные пятна, которых в комнате не было: красные, синие, желтые, зелёные, фиолетовые, оранжевые, – чистые, без оттенков. Они двигались, перекручивались, менялись местами, но не смешивались в грязь. Пришелец говорит: «У зеркала проси, Джонни, чего хочешь». Я удивился – откуда он меня знает? Но виду не подал, подошел к зеркалу, дотронулся, тут как будто молния пронзила, словно что-то проникло в мозг и читало там, переворачивая страницы. И просить-то вслух не нужно – зеркало само знало наши нужды, так я понял. Однако я взял себя в руки и сказал отчетливо: «Хочу начать жизнь с самого начала, хочу – с нуля!» Теперь-то я знаю, как нужно действовать, чтобы счастье было мне и моим детям!
– Да ты впрямь будто молодеешь на глазах, – сомневаясь и вглядываясь, сказал кузнец.
То, о чем поведал врач, не было новостью – знали и про огромный зал, и про зеркало, и про то, что сами инопланетяне ни во что не вмешиваются. Но вот это чудо, которое происходило сейчас на глазах, завораживало. Сорокалетний Джонни менялся: морщинки исчезли, глаза заполыхали синим пуще прежнего, из волос пропала ранняя седина. На двадцать пять лет выглядел теперь врач, не больше.
– По этому случаю нужно выпить! – засуетился Ли Си Цын, призывая служанок с новыми порциями пива.
Вечер перешел в ночь… Долго ещё сидела компания, тянула пиво, закусывая сушёной рыбкой, дед Гымза пытался рассказывать новые истории про пришельцев, но его уже никто не слушал. Из музыкального автомата, шипя и словно брызгая нотами, неслись звуки древнего фокстрота, парочки красовались на специальном помосте для танцев, повсюду пиво сменялось куда более крепкими напитками, а настроение посетителей менялось вместе с градусом. Вот уже настроил гитару сладкоголосый певец Марти Рикон, как вдруг дверь со стуком распахнулась. На пороге возник запыхавшийся человек почему-то с ведром в руках.
– Врач здесь?! – крикнул он что было сил. – Джонни?!
– Здесь, – безмятежно отозвался пьяный и очень помолодевший Джонни, – кому помощь нужна? Я готов.
– Тебе! – крикнул человек. – Твой дом горит! Дети… Мы там заливаем, как можем, но!..
Первым вскочил кузнец Лекса, за ним, конечно, вмиг протрезвевший Джонни. В дверях образовалась свалка, но вскоре толпа понеслась в Черёмушки.
Вместе со всеми бежал китаец Ли Си Цын, прихватив огромный жбан пива – тоже вода! Водовозчик Илько пришпоривал клячу, телега подпрыгивала, таща наполовину заполненную бочку, сзади наддавал дед Гымза, чертыхаясь и проклиная старость.
Не успели.
Джонни катался по земле, ногтями впивался в красные головешки, разгребал… Еле оттащили. Жизнь с нуля, как она есть.
Вот тогда мужики и пошли… Взяли вилы, косы, серпы, оружие – что у кого было – и помчались к кубу.
В безлунной ночи он возник неожиданно – черной страшной массой невиданного. На стук открыл один из инопланетян, квакнул что-то, его смели тут же, проткнули вилами, отбросили в сторону. Ещё несколько зеленокожих загородили зеркало, но полетели в их головы с жёлтыми, ничего не выражающими глазами запасённые за пазухами камни – и в зеркало тоже.
В воздухе словно натянулись цветные нити, ослепляя до слёз, тренькнули и стали рваться с хрустом, будто на полосы и клочки распадалась сама радуга. Посыпались осколки, впиваясь в лица стеклянными брызгами. Кто-то кричал, лишившись глаза, кто-то с рыданием бросался на остатки зеркала, наступая на упавших пришельцев, кто-то метался без толку, кто-то – снаружи – поддевал уже брёвна ломами, стремясь уничтожить всё подчистую…
Потом утомленные поселенцы, наскоро обработав раны, повалились возле разваленного куба, спали тяжко, со стонами. Спали долго, почти до обеда, будто сон мог вернуть былую безмятежность существования.
Только ничего уже вернуть было нельзя.
Как только солнце выкатилось на небо во всем своем великолепии, раздался оглушительный свист кузнеца Лексы. Люди открывали глаза и тут же вскакивали, пристально вглядываясь в ту сторону, куда показывал кузнец. Там, в зыбком жарком мареве полдня, двигалось со стороны леса войско – зелёное.
Чем ближе подходили враги, тем страшнее становилось: они всё больше походили на людей, сравниваясь с ними и ростом, и телосложением, и цветом кожи.
Чужаки шли плотной цепью – медленно, спокойно, уверенно, но неотвратимо приближаясь.
Поселенцы схватили сваленные кучей инструменты и оружие – чьё попало, что под руку подвернулось. Замерли…
– Мать честная! – перекрестился Гымза, когда враг оказался совсем близко.
Илько задрожал и спрятался за свою бочку.
Ли Си Цын сощурил и без того узкие глаза, схватился за голову, застонал, забыв о ране, кое-как прикрытой окровавленным бинтом. На него шёл… он сам! – и бинт был, и измятая одежда, и взгляд – знакомый, будто трактирщик смотрелся в зеркало. В этом было что-то ужасное, дикое, необъяснимое, от чего жёлтая кожа китайца побледнела. И рядом, и напротив друзья: навстречу шёл Гымза, опирающийся на палку, катил бочку утконосый близнец водовоза Илько, шёл, распрямив плечи и гордо вскинув голову, почерневший от горя Джонни, а второй – такой же – стоял бок о бок с трактирщиком.
– Мы не мужики, что ли?! – крикнул вдруг в звенящей тишине кузнец Лекса. – Это все призраки! Морок! Бей их, ребята! – и кузнец первым бросился на своего двойника, налетел, сбил с ног…
***
Тыр поёжился, вздрогнул, оглянулся на озеро, на старый покачивающийся мост.