Егор попробовал объяснить:
– Фотки и фильмы – это другое. Нужно, чтобы ветер на лице и пыль на ботинках. Свобода – это когда всюду небо, и взгляд скользит в бесконечность. Идёшь, куда хочешь. Останавливаешься, где хочешь. Краски, запахи, звуки…
– Запахи? Какие «запахи», когда рядом эта вонючка?!
Глеб наклонился, выхватил из сумки с продуктами второй револьвер и снова разрядил его в своего пришельца. Тот, как заводной, с поклонами и реверансами принёс пули, и вновь вернулся на место, терпеливо ожидая продолжения игры.
Егор почувствовал, как вспотели ладони. «Хорошо всё-таки, что я его не ударил, – подумал он. – Впрочем, Глеб не стал бы стрелять. С такими кулаками, чтобы проучить меня, ему револьвер не нужен».
– Знаю, что бесишься, – неожиданно по-доброму сказал Глеб. – Видел, как ты лентами украсил платаны на плацу. Зачем?
– Хотел, чтобы у нас появилось что-то новое. Типа «Нового года».
– Ничо так. Красиво. Где столько разноцветных ленточек нашёл?
– На аэродроме. Там, на юге, – Егор показал пальцем на юг. – Вы, наверное, не знаете, что у резервации есть аэродром?
– Понятия не имею, – равнодушно согласился Глеб.
– Две километровые полосы и десяток бетонированных стоянок для самолётов. Пустые, конечно. Но в одной из подсобок диспетчерской вышки лежат полсотни парашютов. Отличный материал. Шёлк! Я взял три рюкзака. Склеил воздушный шар. А остатки выкрасил и порезал на ленточки…
– Молодец! – оживился Глеб. – Вот это по-нашему: в лоскуты, на мелкие кусочки! Почему только три? Надо было всё порезать.
– Разрешили только три. Я спрашивал.
– Спрашивал? – разочарованно протянул Глеб. – А вот это ты зря. Анархия у нас. Бери, что хочешь, и ни с кем не разговаривай. Потому что даром. Странно, что тебе здесь не сидится. Я думал, гетто – рай для бродяг.
– Бродяга – это человек, который бродит, – рассудительно сказал Егор. – Человек, который берёт без спросу, называется по-другому. Я всегда отрабатываю за всё, что беру. И всегда спрашиваю.
– Отрабатываешь?
– Грязной работы хватает. Такой, за которую не всякий возьмётся: выкопать старое дерево. Напилить и наколоть из него дрова. Переставить нужник в новое место. Побелить стены, выправить окна-двери… Или что попроще: вымыть посуду, начистить овощи… Мне же не деньги нужны – только еда, душ, прачечная. Редко – одежда, обувь. Иду, куда глаза глядят. Но на зиму, конечно, останавливаюсь. Зимой за дачами зовут присмотреть.
– Странная жизнь для молодого парня, – ухмыльнулся Глеб, в раздумьях перекатывая бутылку с ладони на ладонь. – Чужого не берёшь, добра не копишь. Ты, наверное, дурак?
– Разве брать и копить – признаки ума?
– Признак ума – быть здесь! – наставительно заявил Глеб. Он даже отставил бутылку в сторону. Наверное, разговор показался интересным. – Потому что дураки своих пришельцев пустили через пылесос, а такие, как мы с тобой, их берегли и лелеяли. Над нами издевались соседи и смеялась родня, но мы вырастили стауков. И теперь за эту самоотверженную работу общество нас щедро награждает…
– Но вы в своего стреляете!
Глеб покачал пальцем из стороны в сторону:
– Эксперимент! Сволочи в белых халатах изучают наши действия и следят за ответной реакцией пришельца. Вот почему мы с тобой самые важные люди на Земле. А вдруг именно эти выстрелы откроют истинную подоплёку вторжения?!
Он замолчал. Задумался.
«Потрясён собственной эрудицией? – предположил Егор. – Нужна ему «истинная подоплёка», как собаке свежий навоз…»
– Не зря это всё, – тревожным шёпотом сообщил Глеб. – Попомни моё слово, парень, не зря! Им что-то нужно.
– Достик бы сказал, – брякнул Егор.
Левое веко опять потяжелело, и на языке стало кисло. Пришелец сигналил, что недоволен болтливостью Егора. Но Глеб ничего не заметил:
– Мы тут под пиво и шашлыки с ребятами базарили. Думаем, что стауки никакие не братья по разуму, а что-то вроде ищеек. Ищут они. Может, сырьё вынюхивают. А может, обороноспособность проверяют.
– Тогда они не те дома под инкубаторы присмотрели, – улыбнулся Егор.
До Глеба вдруг дошло:
– Погоди! Что значит, «Достик бы сказал»? Он у тебя что, разговаривает?
– Беседой я бы это не назвал, – осторожно ответил Егор. – Просто временами чувство такое, будто он меня понимает. А я его.
– Как с собакой?
– Да! Как с собакой, – с облегчением подтвердил Егор.
– А ко мне чего припёрся?
– Попрощаться. Вы первый, кого я здесь встретил. Собственно, я ведь больше ни с кем так и не познакомился. Куратор объяснил, что замкнутость – характерная черта хозяев. Он сказал, что мы все – интроверты.
– Больше слушай своего «курватора», – гоготнул Глеб. – Это я-то замкнут? Да если хочешь знать, я – самый общительный человек в мире!
– Поэтому мне и показалось, что уйти, не попрощавшись, невежливо… Куратор сказал, что без пришельца выпустят.
– Выпустят, – подтвердил Глеб. – Без пришельца катись, куда хочешь.
– А вы почему своего не сдаёте?
– Ещё чего! – ухмыльнулся Глеб и почесал стволом револьвера шею. С воротника скатилось несколько зёрен кукурузы. – Если сдам, придётся уйти. А снаружи нужно работать… и за стрельбу посадить могут. То ли дело здесь, в гетто. Умному человеку – раздолье! Кстати, об уме. Не забудь, что разрешают к выносу всё, что можешь унести в руках. Советую литиевые аккумуляторы. Здесь бесплатно, а снаружи по рублю за грамм веса. Прикинь, как можно нажиться?! Вот только тяжёлые…
***
Поначалу вторжения не заметили.
Никто не встревожился, когда в каждом углу домов и квартир появились крошечные коконы из невесомых нитей. Ничем не примечательные комки паутины, какие обычно вьют пауки для кладки яиц. Именно в эти первые недели пришельцы понесли самые большие потери. Нисколько не задумываясь о природе коконов, усердные хозяйки и домработницы старательно выметали их вениками и вытирали влажными тряпками.
Но углов оказалось больше, чем людей.
Вторая волна истребления накатила через две недели. Коконы выросли до размеров среднего апельсина и сильно воняли нашатырём. Примерно в это же время люди начали понимать, что происходит что-то неладное. За дело взялись энтузиасты-натуралисты-любители, а вслед за ними и дипломированные учёные. Изучение велось сперва просто из любопытства, а позже – с растущим изумлением и ужасом.
Третья волна уничтожения проходила организованно и под надзором правительств. Люди претендовали на доминирование если не во всей Галактике, то хотя бы на родной планете. Холивар добросовестно подогревался сенсационными статьями и сообщениями по радио и телевидению. Блогеры разоблачали военных преступников в белых халатах, чьи безответственные эксперименты породили монстров, опасных для человечества. Военные и «белые халаты» единодушно заявляли – «это не мы» – и переводили стрелки на космос.
Биологи придумали термин «экзозародыш» и обратили внимание на удивительную избирательность пришельцев: коконы росли только в плотном контакте с разумной жизнью – в жилых домах и гостиницах. Их не было на складах, в цехах и офисах. Оставались чистыми углы кают кораблей и купе железнодорожных вагонов. Не находили коконов и в госучреждениях: то ли пришельцы не обнаружили в них жизни, то ли не сочли эту жизнь достаточно разумной.
Санэпидемстанциям подкинули деньжат, и мобильные отряды санитаров охотно откликались на каждый вызов испуганных общественной истерией людей.
Разумеется, военные и «белые халаты» не забыли и о своей профессиональной любознательности: за особое вознаграждение санитары поставляли зародышей в институты и лаборатории. К этому времени, если бы не специфический запах, их можно было принять за небольшую дыню. Тогда же открылись ещё два неудобных свойства пришельцев – абсолютный патриотизм и категорическая несклонность к сотрудничеству. Оторванные от места вегетации, зародыши теряли оранжевый цвет, чернели и сохли. После пересадки в угол лабораторного бокса в течение суток они превращались в труху и осыпались пылью.