– Сколько недель? – в нём сразу проснулся врач. – Что-то не в порядке? Приезжай в больницу. Мы пойдем к Грибову. Или к Лурье.
– Восемь. Я в порядке! Нет, не в порядке! А вдруг он родится этим? Ну, этим. Иродом. Ты должен знать, какая сейчас вероятность. Неофициальная. По твоим больничным каналам.
– Двенадцать процентов, – он никогда не умел врать.
В трубке болезненно охнули:
– Уже двенадцать? Я не могу так. Не могу без полной уверенности. Что мне делать?
Как будто он знал. Как будто кто-нибудь знал в этом вдруг слетевшим с катушек мире. Аборт он мог бы организовать у кого-нибудь из коллег. Быстро. Безопасно. Безболезненно. А если через месяц вероятность возрастёт до пятнадцати? А через шесть – до двадцати пяти? Останется тогда у Эльки хоть какой-нибудь шанс? У других девочек – останется ли?
Ещё пять лет назад никто знать не знал о синдроме Ирудo. Теперь не знают только умалишённые. А может, и они уже знают.
– Аркадий Александрович, – дверь на потайной балкончик приоткрылась, – у Голубевой уже потуги начались.
– Иду, – Бочаров потёр потный, несмотря на холодную погоду, лоб и вышел в больничный коридор.
Бочаров привычными, отработанными до автоматизма движениями влез в бахилы, вымыл руки, натянул латексные перчатки.
Голубева – молодая, обширная, голосистая – несмотря на эпидурал, кричала, не жалея лёгких. Рядом суетилась медсестра.
– Всё хорошо, – успокаивающе начал Бочаров, – все идёт как надо. Всё уже почти кончилось. Сейчас по моей команде начнём тужиться. Как можно сильнее. И всё у нас будет прекрасно.
Совершенно ошалевшая от важности момента Голубева ничего не ответила, только вцепилась в простыню потными руками.
Через двадцать минут он принял в окровавленные ладони красного, сморщенного как сухофрукт, вымазанного слизью младенца.
«Без разрывов обошёлся», – мысленно похвалил себя Бочаров и хлопнул новорождённого по попке.
Новорождённый молчал.
«Это ещё ничего не значит», – подумал Бочаров и передал младенца педиатру Бианкину – проводить тесты по шкале Апгара.
Дыхание… Сердцебиение… Рефлексы…
– Всё в порядке? – тревожно спросила уставшая распаренная роженица.
Бочаров бросил быстрый вороватый взгляд на Бианкина. Тот виновато улыбнулся и едва заметно качнул головой. Бианкин безошибочно определял синдром Ирудо у новорождённых. На глазок. Когда они ещё ничем не отличались от обычных детей. Как это ему удавалось – одному богу известно. Такое пока не получалось даже у самого совершенного оборудования.
– Ребёнок здоров, не волнуйтесь, – туманно ответил роженице Бочаров. – Сейчас дадим его вам. Покормите.
– Второй за день, – сказал в ординаторской вечно растрёпанный Бианкин, сжимая в руках кружку чёрного, как душа Кощея, кофе. – Скоро для них надо будет второй бокс открывать.
Они. Дети с синдромом Ирудо. Японского доктора с оттопыренными, похожими на вареники ушами, хорошо теперь узнаваемыми во всём мире. Ещё пять лет назад их не было. Не ушей – детей с синдромом.
Детей Ирудо. С лёгкой руки одного из телевизионных шутников прозванных Иродами. Сейчас на эту тему никто уже не шутил.
Их стало слишком много.
Похожие. Тонкие, высокие – выше сверстников – с бледной в синеву незагорающей кожей. Непропорционально вытянутые лица, глаза с расширенными зрачками, треугольные лбы. Точно сошедшие с полотен Эль Греко.
Они молчали. Всегда. Ни единого слова. Ни единого звука. Взгляд, устремлённый в никуда, как бывает у слепых.
Они могли часами сидеть, уставившись в пространство. Нe есть, нe спать, нe моргать даже. Просто мороз по коже.
Они были совершенно безобидными, не становились агрессивными, не крушили всё вокруг. Но их боялись, ими брезговали. Как боятся и брезгуют всем непохожим, выходящим за рамки приличия. Как беду, неожиданно постучавшуюся именно в вашу дверь.
А люди? Люди приспосабливаются ко всему. Кто-то отказывался от новорождённого ещё в больнице, заподозрив неладное. Кто-то, сцепив зубы, выполнял родительские обязанности. Кто-то просто любил. Своего, долгожданного, самого-самого.
Клиника Трищенко и Брукина трубила по всем телевизионным каналам, что готова сделать человека из любого Ирудо. Таблетки, уколы, примочки из ослиной мочи – всё шло в дело. Многие отказывались заводить детей. Малышня оказалась на вес золота. За каждого карапуза государство платило молодым семьям немалые деньги. И жизнь продолжалась. Жизнь всегда продолжается.
Бочарову нужно было в больницу к двенадцати. Он поздно встал, долго и с наслаждением плескался в душе, торопливо выпил чаю, пометался немного в поисках чистой рубашки, сгрёб со шкафа ключи от машины.