Я сказал ей, что это «мы» — немного чересчур, что втягивать сюда Крупичку несправедливо.
— Иди на хер, Бенни! Слыхал? На хер!
Вопль, взмах руки, ярость, столь же дикая и внезапная, как молния с безоблачного синего неба.
— Ты вообще понимаешь, что ты со мной сделал? Ты был просто сраное летнее приключение, вариант провести время, а теперь… — она принялась колотить себя в грудь, — смотри-какое-блядство-ты-со-мной-сотворил!
— Потому что ты забеременела? Это ты все об этом?
Стон.
— Ты ничего не понял. Дерьма ты кусок, ничего не понял. То, что я забеременела, тут совсем ни при чем, и она ни при чем…
— Но ты только что сказала, что дело в ней.
— Дело в тебе, Бенни. Мы тебе неинтересны — ни как люди, уж точно, ни как твои дочь и мать твоей дочери, ни как живые существа, ни как плоть.
— Но это…
— Нет, слушай. Все, что тебе интересно, и то самую малость, — так это идея нас, идея того, что ты у нас есть, — ты находишься сейчас в этой комнате только потому, что ты предан идее, что Бенни, мать его, Форд поступает как мужчина и заботится о своей семье, — да нет, на деле, наверное, все еще хуже, я вот иногда думаю, что мы для тебя оправдание незадавшейся жизни. Не потому что тебе хочется тут быть, не потому что для тебя важно, что мы здесь вместе. Мы просто входим в твой реквизит, Бенни. Как «Лаки страйк» или этот дурацкий трескучий «Ундервуд» и дурацкая твидовая кепочка, в которой ты вылитый подносчик клюшек на отдыхе. И вот мы все, и сигареты, и ребенок, просто передвижные декорации к жизни Бенджамина Форда, причиндальчики твоего эго.
— Но…
— Господи, ладно, пусть. Назовем это твоим антиэго. Каждое утро ты просыпаешься и хочешь, хочешь вписаться в какую-то бредовую идею, так же, как твоя мать, но у той-то хоть есть справка, и к середине дня, когда жизнь уже не совпадает с идеей, ты начинаешь пить. Зачем? А просто пьянство сближает жизнь и твою идею жизни, они обе становятся такие расплывчатые, что уже нельзя различить. Так что ты и пьешь, пьешь, пока они не сольются в одно, но к этому времени это уже сплошной туман, и за пределами твоей головы не существует ничего. Одна идея, никакой реальности. Ты вообще хоть думал когда-нибудь, каково от этого нам? Нет. Не думал. Потому что мы только актеры, слуги твоего воображения, и каждый день, Бенни, каждый день…
Ее голос сорвался.
— …мы видим, что твое воображение отворачивается все дальше от нас, а то и против нас.
— …
— Это лабуда. Господи, ты опять со своей лабудой. Ты не удержался даже в день ее рождения. И знаешь почему? Потому, потому что реальность этого для тебя была не важна. Не важна она тебе! Ведь это уже состоялось в твоей голове, уже закончилось. Ты стал отцом! Ты! Это все касалось только тебя, твоей идеи тебя, ты гордился собой в собственной голове, и просто словом, названием — отец. Так какое значение имело, что я и моя мать и твоя новорожденная дочка были в больнице? Да ты, на хер, хоть каплю представляешь, как ты меня тогда унизил? Коп тащил тебя из лифта посмотреть на ребенка! Меня медсестра спросила, спросила наутро, не надо ли мне поговорить с юристом. Она даже не дежурила, когда ты явился, — ей рассказали. При моей матери, которая сидела и крутила свои чертовы жемчуга, она спросила, не надо ли мне к юристу. Тот день должен был стать счастливейшим в моей жизни, а я весь день блевала из-за тебя и не могла смотреть матери в глаза из-за тебя…
— …
— Бенни, жизнь — она настоящая. Она жесткая, и она больно бьет, и она совсем не похожа на тот мир, что в наших головах, и в какой-то миг мы все взрослеем и понимаем это, и это не значит, что мы сдаемся или продаемся или умираем в душе, это значит только, что мы усваиваем, что идеи — это только идеи, кольца дыма, пар, и что люди должны жить в том мире, какой есть..
— …
— Отдай ее мне. Как ты смеешь. Отдай сейчас же.
— …
— В твоих устах это бессмыслица. Может, ты любишь себя любящего меня, но я не думаю даже, что ты чувствуешь разницу, — думаю, ты неспособен ее понять…
— …
— Да. Может быть. Может, я тебя и любила, какое-то время. Но какое это теперь имеет значение, Бенни? Ну любила, и что? А для тебя вообще это имело значение когда-то, люблю ли я? А? Могло ли это быть?