У Валенты кончаются деньги, и время от времени его посещают мысли о прежней жизни — особенно о двух сыновьях. Уже несколько лет от семьи не было никаких вестей, но Валенты не беспокоился, потому что поручил близких заботам двоюродного брата, могущественного дельца варшавского черного рынка. Или это было скорее не спокойствие, а безразличие? Два Франческиных брата — совершенные бандиты: как-то утром в столовой один из них подставил Валенты подножку, и, хотя оба брата хохотали и не собирались помогать ему встать, Валенты убеждал себя, что все вышло нечаянно, и посмеялся с ними. При этом он помимо воли задумывался, не сделала ли судьба и его сыновей такими же головорезами, не связались ли они, пока вокруг свирепствовала война, с шайкой преступников. Франка предостерегала его насчет братьев: если они узнают про нас, сказала она, то… Но тут Валенты прижал к ее губам палец.
Теперь про Медведя — он оказался коммунистом, провокатором и югославским партизаном. Югославский забияка Тито собирается объявить Триест своим; итальянцы, конечно, застолбили его для себя. Сторонники Тито съезжаются в город на демонстрацию, которая пройдет через два дня, и Медведь хочет, чтобы Валенты поддержал их.
— Ты не понимаешь, — сказал Валенты Медведю.
Валенты обещал сегодня проводить Франку домой и уже опаздывал, потому говорил торопливо.
— Я и слышать больше не хочу такие слова, как справедливость, мир, единство или победа. Хватит с меня. На меня они больше не действуют.
— Ты не хочешь справедливости? — спросил Медведь — не то чтобы возмущенно, а скорее растерянно.
— Хочу, конечно, но чтобы она была невидима, — ответил Валенты. — Не хочу, чтобы меня заставляли о ней думать, говорить, слушать или, хуже всего, поступать по справедливости. Я просто хочу, чтобы она была, а меня чтобы она оставила в покое.
— Боже мой, — сказал Медведь, — а за что же ты дрался?
— Да за это же, как ты не понимаешь!
Широким жестом Валенты обвел море, небо, пивные кружки на столе и улицу, которой он пойдет навстречу Франке.
— За женщину рядом, за кофе по утрам. За птиц. Я дрался, чтобы больше не драться.
— За секс и за птичек? Да ты безумец. Ты описал животное существование!
— Да! — согласился Валенты. — Именно этого я и хочу. Жизнь животного — мелкого, которого не трогают, хочу быть кем-нибудь незаметным вроде мыши или даже крысы. Я хочу есть, и пить, и спать с женщиной, и не думать, что было вчера и что будет завтра, — да и вообще думать не хочу. Мне всего этого недодали. Я хочу быть живым, и все.
Медведь молча барабанил пальцами по столу. Затем, вдруг подавшись вперед, грозно вопросил:
— Знаешь, как я жил последние пять лет?
Валенты вскинул ладони:
— Не хочу говорить ни о…
Голос Медведя иззубрился затаенным гневом:
— А ну, слушай.
(Медведь никогда не рассказывал, где служил во время войны и была ли это вообще служба, только вскользь упоминал бои в горах.)
— Я пять лет ел крыс. Из палок и булыжников мы мастерили ловушки, их там прямо сплющивало, а костер не всегда можно было развести, слишком опасно, и мы жрали их сырыми. Раз мы нашли гнездо с новорожденными крысятами и так обрадовались — хотя мяса было совсем мало, но оно было такое нежное. Мы пальцами отщипывали им головы, а тушки проглатывали целиком. Так что не говори мне, что мечтаешь о крысиной жизни. Я выковыривал их косточки из зубов, утирал с губ их кровь, заставлял себя не блевать, чтобы не лишиться драгоценного питания. А ты ничего не знаешь о крысах.
Теперь закипать начал Валенты.
— Не надо мне рассказывать про голод.
— А я вижу, что надо!
— Ты не понимаешь, что я говорю.
— Я понимаю, что ты человек и что ты устал от этого, — сказал Медведь.
— Но посмотри на себя, ты по-прежнему человек.
В том, что Валенты сдался, виноваты не только лишь приставания Медведя. У себя в пансионе Валенты занимался итальянским — по Франческиным школьным книгам, в основном по переводу маленькой притчи Толстого «Три вопроса», о царе, которого донимали три вопроса: как узнать настоящее время для каждого дела, как узнать, какие люди самые нужные, и как не ошибаться в том, какое дело изо всех самое важное? — и как ему ответили на эти вопросы отшельник и человек, раненный в живот. Отшельник и раненый для нас не важны, но вот: