Филипп Лонгман, задаваясь вопросом, почему обитатели/льницы современных мегаполисов, живя в достатке, имеют меньше детей по сравнению с поколениями их родителей, предлагает свой ответ. Лонгман считает, что причиной сокращения рождаемости является общее чувство нестабильности. При этом, по утверждению исследователя, люди чувствуют себя в безопасности не по достижении определенного уровня материального благополучия, но в ситуации, когда благосостояние превосходит ожидания[15].
Если говорить о России, здесь на фоне частых социальных переворотов в течение жизни двух-трех поколений произошло поистине грандиозное сокращение рождаемости. Количество рождаемых детей сократилось с 7–9 в среднем на одну женщину в конце XIX века до 1,2 — в конце XX[16]. В последнее десятилетие прошлого столетия в связи с экономическим кризисом, сопровождавшим дезинтеграцию Советского Союза, российские показатели рождаемости были одними из самых низких в мире и в 1999 году составляли 1,16[17]. Как показывают исследования, несмотря на то, что большинство россиян/ок в этот период хотели стать родителями, многие люди опасались рожать детей в нестабильную и быстро меняющуюся реальность[18].
Интересно отметить, что на фоне сокращения рождаемости, лишь 0,2 % населения России в 2009 году определяло себя «уверенными чайлд-фри»[19]. Россияне и россиянки в массе заявляют о желании растить детей, но фактически заботятся о меньшем количестве потомства, чем им бы хотелось. Согласно исследованию 2009 года «Семья и рождаемость», женщины в среднем хотят иметь 2,28 ребенка, но ожидаемое количество рождений составляет 1,72[20].
До 1990-х годов в России и в других союзных республиках существовал устойчивый сценарий демографического поведения — большинство женщин рожали первых детей в любом случае, как правило, в свои ранние двадцать лет. Однако в XXI веке, в крупных городах постсоветских стран откладывание рождения первого ребенка становится заметным трендом[21]. Так, вероятность появления первенцев в России в 2009 году была даже ниже, чем в «лихие» 1990-е[22]. Откладывание появления первых детей стимулирует рост числа бездетных женщин. В настоящее время ожидаемая бездетность в когортах составляет 17 %, что выше на 6–7 % по сравнению с 1980-ми и 1990-ми годами[23].
В свою очередь, как я надеюсь показать в последнем разделе книги, многие, в особенности карьерно ориентированные женщины отодвигают принятие репродуктивного решения в связи с растущей неуверенностью относительно перспектив финансовой стабильности и сложностями, включенными в процессы индивидуализации[24]. В этом контексте необходимо отметить, что в ответ на драматическое сокращение рождаемости в начале XXI века правительство России инспирировало одну из самых амбициозных пронаталистских кампаний в мире, введя так называемый «материнский капитал» в размере эквивалентном 10 000 долларов. Эта сумма предназначается матерям, родившим или усыновившим/удочерившим второго и последующих детей. «Материнский капитал» может быть потрачен на улучшение жилищных условий, образование ребенка или пенсионные накопления матери[25].
Нововведение было воспринято неоднозначно. Некоторые исследователи полагают, что выбранный сценарий не был наиболее удачным из всех возможных, поскольку фокусом нынешней демографической политики является увеличение показателей рождаемости, но не улучшение качества жизни детей[26]. До сих пор остается неясным, сыграл ли свою роль «материнский капитал» или другие факторы, однако к 2009 году показатель рождаемости в России вырос до 1,54[27]. При этом повышение рождаемости не коснулось вероятности рождения первых детей.
В данном разделе я не буду подробно разбирать причины массового изменения репродуктивного поведения. Этому вопросу посвящена вся книга. Здесь я лишь кратко отмечу, что сокращение рождаемости в целом многие демографы связывают с комплексом экономических, психологических и культурных факторов, возникших в связи с переходом от социализма к капитализму. Эти процессы, в частности, наглядно демонстрирует тот факт, что поколение моей мамы получало жилье бесплатно и не платило за образование своих детей. Мои родители не имели возможности выбирать, в какой стране мира им жить, не стояли перед дилеммой — менять ли карьерную траекторию в связи с трансформациями на рынке труда. С одной стороны, это означает, что у некоторой части моего поколения появились новые возможности, расширяющие жизненные горизонты. С другой стороны, эти возможности связаны с новыми рисками.
15
16
Демографическая модернизация России, 1900–2000 / Под ред. А. Г. Вишневского. М.:Новое издательство, 2006. С. 29.
24
Я использую здесь концепцию индивидуализации Ульриха Бека и Элизабет Бек-Герншейм как нелинейной системы формирования рефлексивной личности в контексте трансформаций классических общественных институтов: государства, экономического класса, нуклеарной семьи, этнической группы: