Мы находим у Маркса замечательные слова о социально-историческом значении комедии и веселого смеха. Он писал в работе «К критике гегелевской философии права»: «История действует основательно и проходит через множество фазисов, когда несет в могилу устарелую форму жизни. Последний фазис всемирно-исторической формы есть ее комедия… Зачем так движется история? Затем, чтобы человечество смеясь расставалось со своим прошлым. Этого веселого исторического назначения мы требуем для политических властей Германии». Маркс писал о порядках полуфеодальной Германии: «…надо заставить плясать эти окаменелые порядки, напевая им их собственные мелодии! Надо, чтобы народ испугался себя самого, чтобы вызвать в нем отвагу».
То веселое всемирно-историческое назначение, которого Маркс требовал для окаменевшей Германии, Гоголь осуществил для крепостнической России. Он заставил плясать порядки и людей крепостнической России. Русские передовые люди рассмеялись над перетрусившими чиновниками — это было начало освобождения от страха перед чиновниками.
Смех Гоголя не умолкает и в наши дни, потому что мы современники последнего фазиса всемирно-исторической формации капитализма. Она ликвидирована в нашей стране, где, впрочем, еще бродят пережитками капитализма тени Антона Антоновича, Аммоса Федоровича, а за ними вприпрыжку и тени Бобчинского и Добчинского. Но когда в США, в Англии, во Франции мы наблюдаем, как мечутся в панике и полной растерянности городничие всяких рангов, как боится буржуазное общество близкого будущего, как лгут в исступлении ноздревы капиталистической печати, — перед нами последнее действие «Ревизора». Мы видим, как действует по приказу агрессоров Держиморда в Нью-Йорке, Париже и Риме; как доискиваются шпионы, нет ли некоего «инкогнито»; мы слышим, как главари международной реакции в бешенстве Шлют проклятия всем «либералам», потрясателям основ, всем «бумагомаракам», разоблачающим империализм и агрессию в печати, независимой от капиталистов. «Узлом бы всех завязал, — кричит в ярости американский сенатор, — в муку бы стер вас всех, да черту в подкладку! в шапку туда ему!..» И бьет каблуком в пол разъяренный американский сенатор и кулаком сует в направлении воображаемых коммунистов, и если мог бы, действительно в муку стер и Советский Союз, и страны народной демократии, и весь китайский народ.
Обреченность старого мира, давно сгнившего в самых основах своих, делает сатиру Гоголя, его смех глубоко современными. Всем деятелям империализма, столь задорным, столь воинственным, предстоит — рано или поздно — разыграть последнюю сцену из «Ревизора», окаменеть, как окаменели царские чиновники на сцене сто с лишком лет назад, как провалились они в небытие в России тридцать четыре года назад, как исчезли и исчезают в ряде стран в настоящее время. Буржуазное общество томится предчувствиями конца. Это — в их политике авантюризма, лишенной разума. Это — в их философии смертников, в литературе и в искусстве полного распада. Они боятся всякого шороха за стеной. Они ждут, что вот-вот откроется дверь и явится на пороге страшный ревизор в лице народа-судьи. Они бледнеют, приходят в исступление, паникуют, когда слышат слова: революция, коммунизм. И в этом состоянии они способны не только на величайшие глупости, но и на омерзительные преступления.
Смешные и вместе с тем чудовищные образы гоголевской сатиры сохраняют всю свою жизненность. Они нужны нам. Мы можем объяснить нашим детям, что такое частнособственническая политика, что такое нажива, что такое скупость и жадность, что такое буржуазия… Они поймут, но никто из них никогда не видел живого капиталиста, помещика, ростовщика. Никто из них не может представить себе воочию американского Моргана, или генерала-захватчика, или журналиста из «Нью-Йорк тайме». Мы говорим: это Чичиков, ставший премьер-министром или государственным секретарем, — и все ясно. Это Собакевич, командующий Западной Европой. Это Держиморда, свирепствующий в Корее. Это Ноздрев, взявшийся за перо и пишущий такие небылицы о Советском Союзе, которые не только не имеют подобия с правдой, но вообще ни с чем не имеют подобия. Что такое скупость? Плюшкин. Что такое тупость? Коробочка. Что такое бюрократизм? Полковник Кошкарев. Что такое беспринципность под маской благодушия? Манилов.
Гоголь воспитывает поколения за поколениями своим веселым и убийственным смехом над всем, что отжило свой век, что уже окаменело по существу, но упрямо стоит на пути живого, мешая ему и уродуя его. Смех Гоголя разоблачает все то, что придает себе спесивую важность избранности, святости, вечности. Этот смех не мог бы быть таким действенным, если бы не питался сознанием великой силы народной, если бы не родили его светлые источники любви к народу своему, вера в его великое будущее, в его торжество над миром наживы, бесчестия, насилия, произвола.
Когда в октябре 1917 года растерявшаяся, озлобленная, поглупевшая русская буржуазия оглянулась, она увидела в дверях своего «ревизора»— рабочий класс, партию большевиков, социализм.
ВЕЛИКИЙ РУССКИЙ САТИРИК
За шестьдесят лет, истекших со дня смерти М. Е. Салтыкова-Щедрина, его сатира нисколько не состарилась, не поблекла. Напротив, она кажется нам более молодой, более сильной, чем представлялась многим его современникам.
Выросло международное значение Щедрина. Когда Тургенев приравнял его к Свифту и признал мировой величиной в сатире, либерально-буржуазная критика приняла это как преувеличение. Нам кажется это скорее преуменьшением. Значение великого русского сатирика выходит далеко за пределы нашей страны. Его злой, разоблачающий смех настигает носителей общественного зла во всех капиталистических странах.
Источником необыкновенной силы щедринского сатирического смеха является революционно-демократическое мировоззрение великого писателя. Щедрин был единомышленником Чернышевского, другом и соратником Некрасова. Всю свою жизнь он оставался верен заветам русской революционной демократии.
Сатира Щедрина рождена острой, непримиримой не знающей никаких компромиссов ненавистью ко всем формам общественного угнетения народа. Оружием злого смеха он разоблачал крепостничество, власть и царство диких помещиков. Ленин видел заслугу Щедрина в том, что он учил русское общество различать помещичью дикость под самой изощренной «культурной» маскировкой.
Вместе с Чернышевским Щедрин видел в «освобождении» крестьян только обман народа. Щедрин хорошо знал царскую бюрократию, обширный мир чиновников-кровососов, и в его художественных произведениях была раскрыта вся социальная и морально-политическая изнанка барской усадьбы и губернской канцелярии. Крепостничество осталось и после прославленной либералами «реформы».
Россия времени Щедрина была глубоко отсталой страной. Она шла в хвосте европейских капиталистических держав с их «демократическими» политическими порядками. Русские либералы поклонялись этим порядкам. Они славили приход капитализма. Народники отрицали этот приход, но Щедрин не разделял народнической утопии. Ему чужда была вера в то, что русский крестьянин придет к социализму особым, общинным путем, минуя капиталистическое развитие. Он видел и описал распад общины, приход и утверждение кулака, рост капитализма.
Щедрин и к капитализму относился с ненавистью русского революционного демократа. Он открыл и сатирически описал характерные черты капиталистического насилия над трудящимися, жадность к наживе, развращенность. Щедрин язвительно высмеивал русских либералов, преклонявшихся перед западноевропейским буржуазным парламентаризмом.
Ненависть Щедрина к миру эксплуатации и насилия, обмана и разврата была оборотной стороной его горячей любви к своему народу, к бедноте крестьянской, к передовой русской мысли. Он видел темноту и нищету своего народа. Но никогда, в самые тяжелые времена не поколебалась его вера в силу, в ум, в талантливость русского народа. Пути освобождения оставались покрыты для него историческим туманом. В последние годы его жизни в русском рабочем движении лишь начала брезжить заря марксизма. Маркс с интересом читал произведения Щедрина, они открывали ему подлинную Россию. Все симпатии Щедрина были с рабочим классом, с трудящимся крестьянством.