Он уже не улыбается, он понимает, что ему ещё надо будет лезть назад. Одно неверное движение, и он скатится вниз. Мы сидим так долго и смотрим друг на друга с ненавистью.
Потом слышны голоса наших матерей. Нас ищут. Мы с Вовкой берёмся за руки и прыгаем с крыши. Я вывихнул ногу, а Вовка стукается лицом об землю. У него коленки оказались выше плеч. Но мы счастливы. Дед остался на крыше и спрыгнуть, как мы, он не может. Но мы великодушны. Мы идём к Витальке, и через десять минут, при общем сборе всех жителей нашего дома, деда снимают с крыши. Он спускается по лестнице, говорит неизвестно кому – «Убью!» и, не объясняя никому, как он попал на крышу, по дороге трескает по голове Витальку.
В тот вечер мы не поймали ни одного жука.
Смерть Сталина
Это был самый несчастный день 1953 года. Школа была притихшая. Учителя ходили с красными, опухшими от слёз глазами. Все классы строем куда-то перемещались. И наш пятый класс шёл по коридору на цыпочках.
Все говорили шёпотом. В актовом зале на сцене стоял бюст Сталина, украшенный цветами. Сменялся почётный караул. Через некоторое время меня как отличника тоже поставили в почётный караул. Я стоял в красном галстуке и держал руку над головой, отдавая Сталину последний пионерский салют.
Перед сценой, прощаясь, проходили люди. А напротив меня внизу, под сценой, стоял Перфильев и строил мне рожи.
Я стоял в почётном карауле, а физиономия моя расплывалась в улыбке, и я никак не мог справиться с собой.
Потом начался урок, и Вера Антоновна назвала фамилии четверых ребят, которые должны были на следующей перемене снова стоять в карауле.
– Ага, – сказал Перфильев, – а Поляк там стоял и улыбался и ещё рожи корчил.
– Это подло, – сказала Вера Антоновна и прищурила один глаз. – Ты издевался над самым святым.
– Я не строил, – возразил я.
– Но ты улыбался в карауле, – перебила меня Вера Антоновна.
– Я не хотел, – я не мог сказать, что Перфильев строил мне рожи, тогда он бы побил меня, – я не хотел. – Я уже чуть не плакал.
– Это тебе так просто не сойдёт, – заключила Вера Антоновна.
На перемене я плакал у окна, ко мне подошла наш завуч и стала гладить меня по голове.
– Мужайся, Поляк, – говорила она, – мужайся, нам всем плохо, не плачь, лучше напиши заметку в стенгазету. Напиши о своём горе.
Тут я уже не выдержал и, всхлипывая, сказал:
– Не умею я писать заметки.
– Ну что ж, тогда поплачь, может, станет легче, – сказала завуч и отошла, прикладывая платок к глазам.
Приблизительно в то же время появилась статья о врачах-вредителях – Вовси, Виноградове и других.
У нас дома читали её вслух и готовились к самому худшему. Где-то в Леонове уже ограбили каких-то евреев.
В автобусе к моей маме пристал какой-то пьяный:
– Ну что, госпожа Вовси? Мама ответила:
– А что, господин Виноградов?
Потом в газетах стали появляться фельетоны про «абрамчиков». А «крокодильская» карикатура, где вредители изображены с огромными носами, до сих пор лежит у меня в папке.
На уроке географии, когда мы с моим соседом Борькой Фроликовым, как обычно, жевали хлеб с маслом, учительница вдруг подошла ко мне и ударила меня указкой по голове. Я вырвал указку у неё из рук и переломил её пополам.
Она поняла, что переборщила, и ни слова мне не сказала.