Пишу о своем здоровье все, что есть на самом деле, и прошу не думать ничего большего. Чувствую себя плохо, но думаю, что это гораздо больше результат нервного и всяческого переутомления и месяц отдыха поставит меня на ноги, если же не поставит, то буду отдыхать два месяца, потому что еще нужно воевать и работать, и я твердо решил делать это, выздоровев, иначе я совершу глупость и не сделаю всего того, что смогу сделать.
О моих литературных делах особенно много не приходится говорить, потому что это время болел и ничего не сделал. Последняя поездка на фронт вышла, таким образом, неудачной. Написал два рассказа, один из которых очевидно пойдет в «Звезде» в первомайском номере, а другой вероятно не пойдет вовсе. В Алма-Ата, если буду чувствовать себя хорошо, сяду писать поэму о Сталинграде, но это постольку, поскольку можно будет это делать, не надрываясь и не срывая своего лечения.
Я уже писал относительно вашего приезда в Москву. Обо всем этом мы поговорим, конечно, лично, но в принципе мне кажется, что это стоит отложить до осени, когда у меня утрясется ряд дел, и, в частности, я надеюсь, что смогу устроить вас лучше в жилищном отношении, чем вы жили.
Мама, ты пишешь, чтобы я чем могу помогал Борису. Я отдавал Лиде и Варв. Григ. свои карточки. С этого месяца делать это я абсолютно не в состоянии, а дальше тем более, в связи с приездом Алешки. Как это ни жаль и как ни грустно, но сейчас это так, все, что мог, я делал, так что упрекнуть себя я не могу. Что касается до Лидии Александровны, то я тоже время от времени помогаю ей, буду продолжать это делать и, конечно, сделаю и в отношении Бориса, если это будет нужно.
Остальные мои дела сейчас в таком состоянии. «Жди меня», наверное, кончат снимать месяца через два, «Русские люди» — примерно через месяц. В Москве месяца через два Горчаков закончит постановку «Жди меня», в МХАТе «Русские люди» продолжают репетировать, но когда сие окончится, как говорят, «темна вода во облацех издревле».
Не помню, писал ли я вам, что было у меня длинное свидание с Немировичем-Данченко, а подробности расскажу при встрече (это очень интересно).
Не удивляйтесь, что я не внес Сталинской премии на танки: за несколько недель до этого я внес на них 50 тысяч без всяких особых публикаций.
Таковы мои дела. В литературных кругах ругают меня сейчас весьма свирепо за пьесу и за лирические стихи, что объясняется самыми разными причинами (и благородными, и неблагородными), но так или иначе все это полезно, ибо меня только злит, а когда я злюсь, то у меня только один способ войны со своим неприятелем, постараться написать что-то такое, что будет гораздо и несомненно лучше всего предыдущего, что я и постараюсь сделать.
Целую вас крепко, мои милые, дорогие. Ждите моей телеграммы из А.-А. Отсюда одновременно с письмом посылаю телеграмму [11].
22 апреля 1943 года
(От матери)
Как ездилось? Как работалось этот раз? Когда вернулся — до или после приезда сына? Как встретились вы, мои дорогие?
Как помнятся ваши шалости на Зубовской, и как ты ему кричал: — Орел! — а он вис у тебя на шее, и оба, довольные встречей, вы катались по дивану.
Возмутило меня тенденциозное выступление Асеева [12] в Союзе. Гурвич — совсем другое. Можно соглашаться или нет — но это — мысли.
(О каком обсуждении идет речь — не знаю.)
24 апреля 1943 года.
(От матери)
Дорогой мой, пользуюсь случаем — уезжает Тынянов [13]. Как здоровье, работа, настроение? Крепко целуем тебя с отцом. Как встреча с Алешей? Я так думаю о ней эти дни. Отец был вчера на комиссии, его сняли с инвалидности. Дорогой, как же я жду очередного огромного письма по возвращении в Москву. Поторопись. Ждала твоих очерков, и напрасно — видимо, это очередное расхождение во вкусах с Ортенбергом.
Май 1943 года
(От матери)
Сию секунду принесли твою телеграмму от 1/V, которая меня бесконечно обрадовала. Счастлива, буду наслаждаться еще и сознанием, что ты дома, счастлив и вне опасности. Воображаю, сколько у тебя впечатлений и воспоминаний, и материала. Только жаль мне все-таки, с одной стороны, что ты уже вернулся, видимо, придется ехать еще, и значительно позже, а мне уже чудилось другое.
Июнь 1943 года
Милые мои, дорогие старики, простите, что так долго не писал: позавчера прилетел из Алма-Аты.
Во-первых, о своих делах. Подлечиться и отдохнуть в Алма-Ате мне особенно не удалось, хотя я чувствую себя, в общем, гораздо лучше, чем два месяца назад. Я там все время работал. Написал около десятка стихотворений, а главное, написал две трети романа о Сталинграде, который сейчас вот сижу и доканчиваю. Написано у меня около пятисот страниц, осталось еще около двухсот, после чего из этого абсолютного черновика мне предстоит сделать более или менее окончательный текст романа. Это главное. Рассказывать подробно не буду, потому что надеюсь, что в недалеком будущем вы сами сможете это прочесть.