Обагряя снег кровью жаркою...
Только ожил вновь и опять разит.
Он великий счет себе вырастил:
Полтораста псов да еще один...
Честь и слава Петру Голиченкову!
Не знаю, какое впечатление былина произвела на всех читателей, но один из них, кстати сказать, его фамилия стояла под этим поэтическим произведением - Горой Советского Союза В. Пчелинцев, когда мы встречались, нередко приветствовал меня:
- Гой-еси ты, добрый друг наш, журналистикой промышляющий. Ох, уж одарим мы тебя информациею да на всю на газетную полосу...
Но эта история имела и другой, вполне благополучный практический конец. Ватолин уверовал в Рождественского, Щеглова и Левина и добился, что все трое были зачислены в нашу редакцию.
Хранитель огня
Издали танкисты походили на жуков. В черных комбинезонах и ребристых шлемах, они с утра и до поздней ночи возились у своих огромных машин. Нелегкая досталась им доля на неоглядных ленинградских болотах. Дорог мало, и каждая - не только хорошо пристреляна противником, по и унизана бесконечными ожерельями из взрывчатки. Стоило же ступить на метр в сторону - не то что танк, человек порой проваливался в болото по пояс.
Если танкисты походили на жуков, то сами танки, укрытые на стоянках в лесу, белесыми летними ночами казались спящими слонами, забросившими на спину длинные хоботы пушек.
На одной из таких стоянок я и познакомился с гвардии лейтенантом Сергеем Орловым. Безусый и безбородый еще, "в кубанке овсяных волос", смущенный вниманием к себе, он был немногословен, и мое первое интервью с ним не получилось: о себе Орлов ничего интересного не рассказал, а то, что хотел сказать о товарищах, мне было уже известно от комсорга полка. А стихи? Стихи - стихами... Орлов явно не торопился пускать постороннего в область сугубо личную.
Так мы сидели на пеньках, подле дремавшего в укрытии пса, покуривали да отмахивались от назойливых комаров.
Орлову, видимо, было приятно, что его персоной заинтересовались работники армейской газеты. Однако то ли врожденная застенчивость, то ли осторожность помешали нашему разговору. Да и не до бесед было: только что прогремел прощальный залп над могилами однополчан Орлова, триста метров не дошедших до крошечной деревушки Карбусель, название которой тогда мы произносили, как произносят названия первоклассных военных крепостей.
Впоследствии мы сошлись поближе. Я понял, что Орлов вовсе не из числа тех восторженных мальчиков, которые, выйдя невредимыми из первого боя, готовы плясать, петь да разговаривать в рифму. Наша редакция получала сотни подобных писем, любопытных как памятники солдатского настроения, но совсем не представляющих интереса как явления литературы.
А Сергей Орлов уже тогда писал настоящие стихи.
Впрочем, вообще первое напечатанное им стихотворение ("Тыква") тотчас было замечено. Корней Иванович Чуковский похвалил его. И не где-нибудь, а в "Правде".
Но об этом я узнал позже.
А пока, заглядывая по пути на передовую в выведенный на отдых танковый полк, я пытался уговорить Орлова написать стихи "для газеты". Поэт отнекивался. Он не ломался: просто не знал, как такие стихи пишутся.
Но в толстой общей тетради в клеенчатой обложке с каждым днем прибавлялось стихотворений. Потом они составят костяк первой книги Орлова "Третья скорость".
В редакции газеты "На страже Родины" (слева направо - С. Орлов, М. Дудин и Д. Хренков)
Маленькая, написанная словно бы на одном дыхании, она не затерялась среди книг других поэтов-фронтовиков.
Иногда мне или моим товарищам все же удавалось уговорить Орлова паписать для газеты. Мы печатали эти стихи, но, кажется, ни одно из них поэт потом не напечатал в своих книжках. Те стихотворения можно сравнить с глиной. Нужно было немало помесить ее, чтобы начать лепить настоящее.
Не отчеты о боях и походах находили место в памятной мне общей тетради. В стихах рассказывалось о простом и будничном. Ну, хотя бы о том, чтобы выдалась минута и можно было бы высушить у костра портянки, а если привал будет более длительный, то и выспаться, а засыпая, подумать: хорошо, если бы
...утром с нашей из полка
Из дома принесли б открытку...
Для счастья мне всего пока
Довольно этого с избытком.
Может показаться, что лирический герой Орлова не отличается особыми запросами, если круг его интересов не идет дальше сухих портянок да весточки из дома.
Но ведь именно в таких стихотворениях вставал во весь рост солдат. Молчаливый или общительный, уже изведавший хмельного ветра атаки или еще с нетерпением и перебоями в сердце ждущий ее, он научился на фронте ценить обыкновенные ценности, которые стороннему челоиеку кажутся малыми, но на поверку они великие - глоток воды, пайка хлеба, затяжка сигаретой, идущей по кругу. Он, герой фронтовых стихотворений Орлова, понимал значение этих ценностей. Но не стал от этого меньше ростом. Он без бравады, как о само собой разумеющемся, мог после тяжкого перехода сказать себе или товарищу:
Проверь мотор и люк открой:
Пускай машина остывает.
Мы все перенесем с тобой -
Мы люди, а она - стальная...
Обратим внимание на местоимение, Орлов постоянно пишет о том, что было лично с ним, о чем думал, что делал одиночкой боец, человек на войне, но любимое его местоимение "мы". Взвод, полк, братство однополчан - вот что стоит за этим словом.
Поэт не наблюдал жизнь, а был самым непосредственным делателем ее, был в неотрывной связи со всем происходившим. Иногда строчки на бумагу ложились коряво. Иногда можно было обнаружить "прегрешенье" в рифме. Но не было в стихах нарочитости позы, ложного пафоса.
Война для него, как и для М. Дудина, М. Луконина, А. Межирова, С. Наровчатова и многих других, окажется страной, каждый клочок земли которой пропитан кровью и потом, каждый грамм словно бы взвешен на ладони.
Помните, у Маяковского: "но землю, с которою вместе мерз, вовек разлюбить нельзя". Отсюда каждый шаг, сделанный по этой земле, исполнен особого значения, каждый, пусть самый малый, поступок как бы проецируется на единственный экран - самую землю. Недаром она в скорбный час может стать мавзолеем для павшего смертью храбрых и остаться верной подругой для солдата. Война стала школой воспитания - граждан и солдат, принявших на свои плечи тяжкую ношу, которая, казалось бы, должна была раздавить этих людей, но не только не сплющила, а в борении помогла им обрести новую силу. Это была школа мужества, верности, нужных не только на поле боя. Вот почему солдаты Великой Отечественной, сняв выгоревшие гимнастерки, вернувшись к мирному труду, вовсе не ушли в бессрочный отпуск, не стали белобилетниками даже тогда, когда из-за ран и контузий вынуждены были передвигаться на протезах или в инвалидных колясках.
По-прежнему на действительной службе и сам Орлов.
Не потому, что постоянно обращается к военной теме.
Если разъять написанное им после войны по темам, то сравнение будет по в пользу военной. Но арифметика тут ни при чем. Ведь и его чисто "военные" стихи воздействуют на нас - и на побывавших на войне и на не нюхавших пороха - прежде всего общечеловеческим.