Война научила Орлова не только любить Россию и сражаться за нее "с позиций сердца и души", но и думать вместе с Россией, чувствовать то, что она.
Именно этим обстоятельством продиктован повышенный интерес Орлова к публицистике, которую мы ожидали от него, когда на Волховском фронте готовились к прорыву блокады Ленинграда. Орлов полюбил газету потому, что понял: со страниц ее может сказать о чем-то важном не узкому кругу любителей поэзии, а буквально сотням тысяч соотечественников.
Полистаем только подшивку газеты "На страже Родины" и "Ленинградской правды" за послевоенные годы.
Мы найдем тут стихи Орлова (очень часто он выступал в соавторстве с М. Дудиным), напечатанные вместо передовой статьи. Его стихи сопровождали плакаты и фотографии. Написанные что называется на злобу дня, по, казалось бы, сиюминутному поводу, они воздействовали на читателя не силой информационного заряда, вложенного в них, а образностью, масштабностью мысли. Многие стихи Орлова, ныне вошедшие в антологии и хрестоматии, были в свое время написаны по заказу редакций.
Сколько бывало у нас с ним споров, если что-то не "лезло" в полосу, что-то, как нам, газетчикам, казалось, звучало не так! Поправить написанное для Орлова, пожалуй, трудней, чем написать заново. И тем не менее он переделывал, когда это было надо, а чаще убеждал нас в своей правоте, ибо смотрел на вещи шире и без конъюнктурных шор.
Когда-то из узкой смотровой щели своего танка, застрявшего в болоте подо Мгой, герой поэзии Орлова увидел предместья Берлина и Вены. Теперь космические дали влекут его. Он убеждает:
Зеленые звезды дрожат в поднебесье,
Большая Медведица зла и космата,
Но луг соизмерен с кострами созвездий,
С зарею грядущей, с вчерашним закатом.
Космос вошел в книги Орлова с той же неотвратимостью, как люди ворвались в межзвездные выси. Но человек в стихах не затерялся. Наоборот, чем глубже попытка поэта приобщиться к тайнам Вселенной, тем крупнее вырастает перед нами человек как творец всего сущего, повелитель и слуга природы. По-прежнему явственно видны в нем черты того безусого солдата, который шел в атаку. Он только стал мудрее.
Человеку очень много надо.
Он не зверь, не птица, не комар.
Но не меда, и не шоколада,
И не обуви пятнадцать пар.
Почему бы это, отчего бы?
Он умен, как дьявол, и хитер,
Отдавал и шоколад и обувь.
Плахи выбирал он и костер.
Сергей Орлов (крайний справа) среди воинов
Не хочет жить спокойной, тихой жизнью герой поэзии Сергея Орлова. Потому что сам поэт боится больше огня, его опалившего, покоя и сытости. Он - в постоянном поиске, и сферы этого поиска безграничны. Недаром в послевоенных стихах его так много вопросов, ответы на которые лежат не близко: "Кто же первый сказал мне на свете о ней?", "Кто был изобретатель колеса?", "Ну куда, куда летят года?".
И чтобы не ошибиться в ответах, поэт снова и снова приглашает к совместным раздумьям своего однополчанина и побратима. Меня же пусть судит, говорит поэт, -
Добрый, как Иванушка из сказки,
Беспощадный, словно сам Марат,
Мой судья, прямой и беспристрастный,
Гвардии товарищ лейтенант.
В древние времена наши далекие предки, только научившиеся пользоваться огнем, больше всего боялись, чтобы костер не погас. Самым падежным поручалось хранить огонь.
Таким хранителем огня, воплотившего в себе братство советских людей, живет в стихах Орлова "гвардии товарищ лейтенант". На какое бы дело пи поднимался советский человек, - в атаку ли на фронте, к звездам в мирные дни, он думает про себя:
Больше ничего со мною нету,
Только вся Россия за спиной...
И сам поэт стремится быть похожим на хранителя и одновременно пропагандиста тех высоких идеалов, которым мы служили на фронте и верность которым помогает нам сегодня не сбиться с пути. Гомер гвардейского полка, как в шутку назвал себя в одном из стихотворений Орлов, и по сей день чувствует свою личную ответственность за все происходящее на земле. Солдат Великой Отечественной - герой поэзии Орлова - живет все теми же заботами, что и раньше: кто же, кроме него, может принять на свои плечи тяжкий груз испытаний и нести его, не жалуясь, к цели?
Давно вернулся домой этот солдат, давно снял гимнастерку, но отсчет пути идет из того окопа, из которого оп впервые увидел врага в прорези своей винтовки.
Хорошо, что сегодня не свистят пули над головой, но путь не стал более легкий, по цель, как и тогда, на войне, осталась притягательно-великой.
Не шутки шутим -
На земле живем.
Ее железом били,
Кровью мыли.
И неужели мы с нее уйдем,
Как травы, без следа,
И станем пылью?
В этом стихотворении, обращенном к ровесникам, звучит гордость поколения, которое поднимало "нации с коленей", выполнило свой долг перед человечеством.
Горит, не затухает в душе его жажда служения людям.
И поэт продолжает свою нелегкую работу. Летопись жизни народа и дум народных имеет начало, по нет у нее конца...
Совет Твардовского
Длительная работа в газете развивает особое отношение к точности изложения фактов. Чувство это для журналиста необходимо как воздух. Но оно же со временем, когда после репортерской работы берешься за другую, литературную, подчас держит нас за руку, мешает писать.
Впрочем, и читать тоже. Сколько раз, заметив какую-то самую ничтожную фактическую неточность в очерке товарища, в романе или повести, я отставлял на время книгу. Сказывалось репортерское воспитание.
Я гордился "законами цеха", но, случалось, чрезмерная скрупулезность оборачивалась против меня. Это происходило каждый раз, когда я пытался эти законы применить к тем произведениям, которые выходили за рамки чисто журналистских жанров.
Помню, прочитав ответ читателям Александра Твардовского "Как был написан "Василий Теркин", я подумал, что в одном месте ответа допущена неточность.
Сказал об этом Виссариону Саянову.
- Ты, пожалуй, прав. Напиши Твардовскому.
Написать Твардовскому я не мог - столь благоговейно относился к нему. Мог бы сказать, что мы знакомы, но это было бы далеко от истины. Думаю, что в ту же минуту, когда меня представили ему, он, пожав мне руку, тотчас забыл мои имя и фамилию.