— Да нет, милые, скоро, скоро вернусь.
Помимо воли слеза скатилась по морщинистой щеке.
Все ели молча, но с аппетитом. Очень вкусные были лепешки! Солнце поднялось из-за розовато-серой дымки и своими лучами залило оживший лес. Птицы звонким щебетом предвещали хороший день.
Отец отправился в хозчасть, а мать готовилась в дорогу.
— Разрешите войти? — раздался приятный мужской голос.
— Пожалуйста! А, Николай Иванович! — мать поставила перед гостем самодельный табурет. — Присаживайтесь! Вы, наверное, к Николаю? Да? Он сейчас вернется, пошел за водичкой. А ваши как дела?
— По-прежнему, Марфа Ильинична. Только вот ночи короткими стали.
— Зато день длиннее.
— И это правда, — улыбнулся Кузнецов.
Я вошел в чум. Мать предложила Кузнецову свежих лепешек и вышла.
— Коля, я слышал, что твоя старушка идет в Луцк, — начал Кузнецов. — Ты бы ей рассказал, как следует себя вести среди немцев. А?
Николай Иванович дал несколько советов. Говорил он не громко, но отчеканивал каждое слово. И почему-то именно в эту минуту я подумал о нашей первой встрече в начале октября 1942 года. Усевшись в лесу на Спиленное дерево, Кузнецов приятным бархатным голосом увлекательно рассказывал о затерявшейся на Урале родной русской деревушке Зырянке, где в такую пору детвора спускается с гор на саночках.
Нелегко жилось крестьянской семье Кузнецовых до революции. Четверо детей — Лидия, Агафья, Николай, Виктор, а работник один — отец Иван Павлович. Потом Николай учился в начальной школе, а в годы коллективизации стал комсомольцем. Как сложилась судьба дальше? Техникум, работа в Кудымкаре по лесному хозяйству. Николая потянуло к технике, в центр большой индустрии — город Свердловск.
— Чем заниматься будешь? — спросили у него родители.
— Работа найдется!
И вот он влился в большой коллектив «Уралмаша». Вскоре поступил в заочный индустриальный институт. Свой дипломный проект защищал на немецком языке.
— Отлично знает иностранный язык! — не скупились на похвалу преподаватели.
Война… Кузнецов — в тылу врага. Вместе с партизанами Дмитрия Николаевича Медведева он начал борьбу с ненавистными фашистами.
Хотя Николай Иванович и придерживался правила, что нельзя обрывать рассказ, как и песню на высокой ноте, но он все же остановился. На разрумяненном лице появилось виноватое выражение, словно он извинялся за отнятое время. Слушая его, я думал: «Какой спокойный человек, сколько в нем воли!»
— Коля, — нарушил тишину Кузнецов, — ты хочешь пойти в подполье?
Внезапное предложение Кузнецова не пришлось мне по вкусу. С тех пор, как я связал свою судьбу с партизанами, я всегда рвался в открытый бой, а подпольная работа представлялась мне скучной, лишенной настоящей романтики.
— Не задумывался над этим, — с легким вздохом ответил я.
— А ты подумай, есть над чем! — дружески советовал Николай Иванович. Он поднялся, зачесал наверх светлые волосы. — Пойдем!
То ли под влиянием обаяния этого человека, то ли от желания быть вместе с ним, я сказал:
— Если нужно, пойду и в подполье!
— Вот и хорошо, — одобрил Кузнецов, морща свой высокий лоб, перехваченный резкой складкой. — Значит, на очередное задание в Ровно пойдем вместе. Согласен?
— Безусловно.
— Но вот что, Николай, — деловым тоном предупредил Кузнецов, — сегодня же пойдешь к заместителю командира отряда подполковнику Лукину. Побеседуешь с ним.
День клонился к вечеру. От Лукина я вышел довольный. Мне разрешили пойти с Кузнецовым в Ровно. Вместе с нами были партизаны-разведчики Шевчук, Гнидюк и Приходько. Особенно усердствовал в сборах Николай Приходько, саженного роста парень, обладавший большой физической силой. Он придирчиво отбирал в хозчасти отряда обмундирование и оружие.
Ранним утром 28 октября 1942 года, когда круглый солнечный диск своим краем еще цеплялся за горизонт, партизаны-разведчики, соблюдая строгую конспирацию, отправились в Ровно. Недалеко от передовых постов отряда нас нагнала щегольская бричка, запряженная парой резвых лошадей.
— Прошу, господа, карета подана, — игриво пригласил нас Приходько.
«Господа» — Шевчук, Гнидюк и я, одетые в форму полицейских, а Николай Иванович Кузнецов в отличном мундире обер-лейтенанта немецкой армии — сели в «карету».
Мы проезжали села, хутора и всюду встречали холод сердец, суровые взгляды, губы матерей, шептавшие нам, «немцам», проклятье.
Поздно вечером прибыли на хутор Леоновка, расположенный в тридцати пяти километрах от Ровно. Остановились у Марии Степановны Мамонец. Вначале она даже испугалась, когда мы к ней заявились с таким бравым видом. А потом смеялась: