«Господа» – Шевчук, Гнидюк и я, одетые в форму полицейских, а Николай Иванович Кузнецов в отличном мундире обер-лейтенанта немецкой армии – сели в «карету».
Мы проезжали села, хутора и всюду встречали холод сердец, суровые взгляды, губы матерей, шептавшие нам, «немцам», проклятье.
Поздно вечером прибыли на хутор Леоновка, расположенный в тридцати пяти километрах от Ровно. Остановились у Марии Степановны Мамонец. Вначале она даже испугалась, когда мы к ней заявились с таким бравым видом. А потом смеялась:
– Ну и ну! Не отличишь вас от настоящих немцев. Куда там!
Такая оценка ободрила нас, значит, маскировались хорошо.
В Ровно мы уже следовали с большей уверенностью. А ну, кто осмелится сказать, что мы не те, за кого себя выдаем! С нами офицер, один вид которого не давал повода для каких-либо подозрений.
Но как мы ни старались придать себе немецкую щеголеватость, когда въезжали в Ровно, лица стали грустными, заметно проглядывало волнение. Еще бы! Это был наш первый визит в город, который мы хорошо знали и где теперь хозяйничали фашисты.
Остановились у брата Николая Приходько – Ивана Тарасовича. Принимая нежданных гостей, он шутил:
– Да ко мне не иначе как вся Германия пожаловала!
День выдался теплый, солнечный, несмотря на то, что октябрь был на исходе. Николай Кузнецов распорядился, чтобы я вместе с ним отправился «знакомиться» с городом, а Шевчук и Гнидюк поискали бы нужных людей. Приходько остался присматривать за лошадьми.
Как только мы оказались на улице, нас сразу оставила скованность. Кузнецов шел уверенным шагом, с достоинством отвечал на приветствия нижних чинов, демонстрировал свое презрение к полицейским, заискивающе сторонившихся перед немецким офицером.
Мы вышли на улицу Гарную, подошли к дому № 16. Николай Иванович пригласил:
– Зайдем.
После обмена паролями Кузнецов предупредил хозяина конспиративной квартиры Домбровского:
– Обо мне никому ни слова, Казимир Иванович. Вы меня не знаете.
– Ясно, – кивнул головой Домбровский. – А квартирой моей распоряжайтесь по своему усмотрению.
– Благодарю. Если кто-либо из соседей спросит, почему к вам заходил офицер, скажете – заказал уздечку. Сведения передадите товарищам, которые к вам зайдут через пару дней.
Возвратились к Приходько с наступлением ночи. По дороге Кузнецов говорил:
– Нельзя мне здесь оставаться. Обратят внимание, что хожу в летней форме. Поедем в отряд, а если удастся, по дороге добудем зимнюю форму.
Заметив мое удивление, Кузнецов успокоил:
– Сюда мы скоро вернемся. Не унывай, друг!
На Кудрянском маяке нас встретила группа из шестнадцати партизан во главе с лейтенантом Маликовым. Рассевшись на подводы, мы направились к шоссейной дороге Костополь-Александрия. Возле неё остановились, надеялись взять «языка» и, если удастся, – офицерскую зимнюю форму.
По шоссе проезжали крестьянские подводы, изредка проходили одинокие пешеходы. Лежа на сухой траве, Кузнецов мял в руке пилотку.
– Что-то их долго нет!
Но вот раздался свист Николая Приходько, что означало «приготовиться». Наши взоры обратились вперед. Подпрыгивая на ухабах, по дороге несся стального цвета «оппель-капитан». Едва машина приблизилась, как в нее полетела граната. Раздались выстрелы. «Оппель» проехал еще метров двести и свернул в кювет. Из него выскочили три офицера и двое штатских. Пригнувшись и стреляя, видимо, для острастки, они побежали в кусты. Мы их не преследовали, а подбежали к машине, взяли там туго набитый портфель, связку бланков и пистолетную кобуру. С этими трофеями поспешили в глубь леса. И вовремя, ибо подъехавшие на грузовиках гитлеровцы открыли интенсивный огонь. Однако причинить нам урон они не могли. Стволы деревьев мешали вести прицельную стрельбу.
Несколько раз переменив направление, чтобы сбить с пути преследователей, группа наша без потерь скрылась в лесных зарослях недалеко от села Озирцы. Место оказалось удобным для просмотра подходов к лесу. Мы начали располагаться на отдых, как вдруг обратили внимание на то, что в воздухе стоит тошнотворный трупный запах.
– Откуда несет? – послышались голоса.
– Сейчас узнаем, – отозвался Михаил Шевчук.
Не прошло и пяти минут, как Шевчук вернулся. Лицо у него бледное, губы плотно сжаты.
– Пойдемте! – позвал он без всяких пояснений.
В ста метрах от поляны, на небольшой возвышенности, поросшей молодыми сосенками, виднелась землянка. В ней вповалку лежали убитые женщина и двое детей – мальчик лет десяти и девочка не старше шести лет. У женщины лица не было видно – сплошное кровавое месиво. Правая рука оторвана выше локтя.
Кузнецов точно ушел в себя. И лишь бледные пятна на лице выдавали его волнение.
– Рвать гранатами женщин и детей! Какие варвары!..
Под вечер группа залегла возле дороги, связывавшей села Озерцы и Адамовку, предварительно заминировав участок. Когда все приготовления были закончены, Николай Иванович тихо мне сказал:
– Замученные женщина и дети бежали из города и спрятались в лесу. Их выследили украинские полицейские, а фашисты растерзали несчастных.
– Когда вы отдыхали, я встретил крестьянина недалеко от нашей стоянки. Он приехал в лес за дровами. От него я все и узнал.
На большаке появился фаэтон, запряженный парой серых рысаков. Кучер едва сдерживал ретивых коней, чтобы те не переходили в галоп.
– Ух, и славные кони! – не удержался от восторга Приходько. – Таких убивать жалко!
– Ты лучше посмотри, какое чучело там торчит, – перебил его Николай Гнидюк.
В светло-зеленой шинели – грузный офицер. Рядом с ним-молодая женщина.- Да это же людвипольский крайсляндвирт! – заметил кто-то из партизан.
– М-да. Это фрукт!
– Тс… Тс… – предостерегающе пронеслось по цепи. Фаэтон подъезжал к заминированному участку. Затаив дыхание, все следили за его приближением к роковой черте. «Сейчас, сейчас!» – отдавалось в голове. Но в решающий момент взрыва не последовало. Галкин не дернул вовремя шнур. Усталый от переходов, бессонных ночей, он вздремнул. Разбуженный треском сухой ветки, Галкин вздрогнул и что есть мочи потянул шнур. Послышался оглушительный взрыв. В воздух поднялись комья земли. Перепуганные лошади рванулись вперед с такой силой, что кучер опрокинулся с сиденья. Никем не управляемые лошади, словно обезумев от страха, неслись, петляя, по дороге к селу Озирцы, унося крайсляндвирта с его перепуганной спутницей.
Огорченные неудачей, партизаны искоса поглядывали на виновника провала операции.
– Сорвалось! – простодушно сказал Кузнецов. – А жаль. – И обратился к Галкину: – За невыполнение приказа в боевых условиях вы должны отвечать.
– Оно-то так, – начал защищать товарища Приходько. – Все же…
– Знаю, – перебил его Кузнецов, – в бою, мол, все бывает… Хорошо, на этот раз Галкина простим. Надеюсь, такое больше не повторится?
– Нет!
Бойцы облегченно вздохнули. Раздались шутки, смех.
– Черт с ним, с немцем! – ворчал Приходько. – Все равно от нас не уйдет. Но какие кони ускользнули! Вот это жаль…
– Поздно сокрушаться, Коля,- подзадоривал его Николай Гнидюк. – Надо было вовремя хватать их за хвосты. А ты – чем хвалился, на том и провалился.
Слова Гнидюка покрыл дружный хохот партизан, в котором громче всех рокотал бас Николая Приходько.
Загорелись первые звезды. По синему небу потянулись длинные белые полосы облаков. В эту позднюю пору наша группа прибыла в отряд.
На всю жизнь я запомнил свой первый рейд с Кузнецовым!
С тех пор прошло немного времени. И вот он пришел сюда, обеспокоенный предстоящим заданием матери. Я с тем же вниманием и обаянием слушал Николая Ивановича, как и в первые дни нашего знакомства. В каждом слове Кузнецова я чувствовал сыновью заботу о благополучии моей матери.
5. В ЛУЦКЕ
Ранней весной, когда зеленеет трава и воздух напоен ароматом распустившихся почек, легкий туман синеющими и прозрачными клочьями тает над лесом. Утро ощущаешь во всем: и в звонком пении птиц, и в еще не испарившейся ночной сырости, и в солнечных лучах, нежно тронувших кроны деревьев. Человек дышит легко, свободно.