Преодолевая страх, женщина подошла к краю ямы и помогла «воскресшему» освободить ноги, придавленные мертвецами. У локтя левой руки виднелась раздробленная кость. Лицо испачкано кровью. Напрягая остаток сил, человек с помощью милосердной женщины наконец поднялся. Она увела его в дровяной сарай, который находился во дворе ее дочери, что проживала неподалеку от этого страшного места.
Олег с волнением смотрел на чужую, но теперь ставшую ему самой близкой женщину. Кто она такая? Как величать ее? Ведь она пошла на риск, самопожертвование только из гуманных побуждений, ради спасения человека. Он мог долго и много раз повторять слова благодарности, но нужно ли это сейчас, когда вместо слов говорило благодарное сыновье сердце!
Несколько суток Чаповский просидел в сарае. С рассветом входила грустная женщина и перевязывала рану, приговаривая:
– Потерпи, сынок, в бинте мазь из цветка, сказывают люди, заживляет раны.
– Спасибо, матушка…
– Вот поправишься – отплати варварам.
Возле больного она ставила кувшинчик с молоком и ломтик хлеба.
– Выздоравливай, сынок…
Боль не утихала ни днем ни ночью, высокая температура постоянно вызывала жажду. Как-то вечером в сарай вошла возбужденная старушка.
– Сыночек мой,- взмолилась она.- Несчастье! Зять объявился, видать, дезертировал. Когда доведался, что в сарае прячем тебя, приказал дочери немедленно увести отсюда, иначе грозится в жандармерию донести. Вот какая напасть!
Олега обдало холодным потом. Стало страшно. Желание жить не покидало ни на минуту. Но выбора не оставалось. Он медленно поднялся и вместе со старушкой вышел из сарая. Она взяла его, обессиленного, под руку и повела знакомой тропой к реке.
– Пожалуй, сам не перейдешь, – прошептала сердечная женщина, когда они остановились на берегу.
Прижав к себе здоровую руку Олега, она вошла вместе с ним в студеную воду, бродом вывела на другой берег и повела дальше огородами.
– Там лес,- тихо прозвучал ее голос.- Бог тебя сбережет! – с этими словами старая женщина по-матерински нежно поцеловала воина в холодный лоб. – Иди, родной, с богом. Возьми узелок с хлебцем. Бери, бери, силенок-то немного…
Олег добрался до шоссейной дороги Новоград Житомир, переждал, пока прошел автотранспорт, пересек шоссе и оказался в лесу. Но странствовать долго не пришлось. Его задержали немецкие жандармы, доставили в Житомир, откуда вместе с другими военнопленными эшелоном отправили в луцкий лагерь, ближе к Освенциму. Возможно, печально бы сложилась судьба Чаповского, если бы не луцкие женщины-патриотки, которым удалось по поддельным документам освободить его из лагеря военнопленных.
Паша Савельева и Наташа Косяченко поместили Чаповского в больницу частного врача Залесского.
Вместе с Олегом Чаповским в больнице находился на излечении летчик Михаил Пономарев. 5 июля 1941 года, выполняя боевое задание командования, он бомбардировал скопление танковой колонны и автомобилей в районе Нестерова, под Львовом. Появление в этом районе звена советских самолетов вызвало бешеный зенитный обстрел. «Иду на цель!» – спокойно передал по радио пилот Воронцов штурману Пономареву и развернулся влево. Два других самолета сбросили смертоносный груз на склады и скопления техники. Прямое попадание бомб причинило большой урон передовому эшелону немецких войск. Отбомбившись, самолет набрал высоту и лег на обратный курс. Неожиданно корпус самолета дрогнул. Машина загорелась. Левый мотор заревел, как раненый зверь. Пономарев почувствовал в ноге тупую боль. Мысли заработали с бешеной быстротой. Воронцов отдал приказ Пономареву:
– Выбрасывайся с парашютом!
– А вы, товарищ Воронцов?
– Приказываю!
Пономарева буквально вырвало с места, а Воронцов упал вместе с машиной возле села Пекалив. Раненый штурман очнулся в болоте. На помощь подоспели местные крестьяне, они перевезли его в клуню. Там, как могли, перевязали рану.
– Немецкий гарнизон близко? – превозмогая боль, спросил у молодого белокурого крестьянина Пономарев.
– В Млинове, отсюда недалеко.
После короткого совещания с доверенными земляками молодой крестьянин снял с Пономарева военное обмундирование, натянул на него штаны и рубаху из полотна, документы уничтожил. Так безопаснее.
Прошло три дня. Однако рана не давала покоя, она гноилась. К исходу третьего дня Пономарев потерял сознание.
– Оставлять в селе его нельзя. Немцы узнают, и мы беды не оберемся,- сказал с редкой рыжей бородкой мужчина.
– А куда ж девать его?-сердито спросил молодой белокурый.
– Его лечить надо, а как мы это сделаем? Давай свезем летчика в Луцк.
– Для чего? – насторожился парень.- Ведь там немцев больше, чем здесь.
– Верно, а мы его не к немцам свезем, а в больницу. Скажем, мол, нашего односельчанина тяжелая хворь взяла, полечить привезли.
– Коли так…
На окраине Луцка широкоплечий, с редкой бородой крестьянин заволновался: что он скажет немцам? Кого везет на подводе? Мимо проходила высокая, повязанная темной косынкой, стройная женщина. Крестьянин ее робко спросил, не знает ли она, где находится больница, как туда проехать?
– Знаю, а что у вас случилось, дяденька?
– Да вот беда с человеком…
Наташа Косяченко узнала из торопливого рассказа крестьянина о происшедшем и вызвалась проводить больного. Она села на подводу рядом с раненым.
– Если станут приставать, скажете, что я сестра больного.
Возле парка Шевченко подводу остановил немецкий жандарм.
– Хальт! Вер ист?* Не понимайт? Пора знать великий дойче шпрахе**. Кого везете? (* Стой! Кто это?)Наташа соскочила с подводы, нежно прикрыла рядном раненого.
– Брат заболел, третий день бредит, весь в жару.
Жандарм приподнял рядно с лица Пономарева. Опытным глазом определил: действительно болен, не врет девка..
– Чем болен?
– Не знаю, может, тифом…
– Проваливайт! Шнель! Шнель!
В больнице доктор Залесский определил Пономарева в палату тяжелобольных.
– Не беспокойтесь, поправится. Только нужно время и питание, – успокоил он «сестру» Косяченко.
Три месяца заботились о Пономареве, а когда он выздоровел, вошел в подполье. …Днем я задержался в городе и не пришел, как обещал, к обеду. Нина Карст нагрузилась картошкой, овощами и пошла с работы домой. У порога ее встретил Малаховский.
– Не хорошо женщине так нагружаться. Разрешите помочь? – Малаховский любезно взял хозяйственную сумку.
– Трудновато без мужа, но ничего не поделаешь. Война!
Нина сняла замок с двери и пригласила:
– Зайдете?
– С удовольствием!
Внимательно осматривал Малаховский комнату. Он искал любой предмет, который подтвердил бы подозрения о пребывании здесь постороннего человека. Агент прошелся из угла в угол, погладил по головке притихшего шестилетнего сына Рому, заглянул за шкаф. Никаких следов.
Если бы Малаховский поднял корзину с картофельной шелухой, наверняка обнаружил бы в ней второе дно и, кто знает, может быть, нашел бы там спрятанную «маленькую типографию».
– Комната у вас хорошая, – с ехидцей восторгался Малаховский.- Но вдвоем с малышом скучновато жить? – подошел к Роману: – Не боишься, когда мама уходит? Или дядя знакомый тебя веселит? А? Ну, почему молчишь? Как тебя зовут?
– Я сам играюсь, – сердито ответил Рома.
– Пойду. До свиданьица! Надеюсь, еще увидимся. Из окна Нина следила за удалявшимся Малаховским.
Он засеменил по переулку и повернул за угол. Нина крепко расцеловала сына. «Посиди, я сейчас приду».
Карст пришла к Колпаку и спросила, где я.
– Еще не приходил.
– Предупредите, пожалуйста, Струтинского, что за моей квартирой следят, у меня ночевать опасно.
– Хорошо, передам.
– Забыла еще сказать, Савельева передавала, что завтра в шесть вечера возле моста Бема она познакомит Струтинского с одним человеком.- Помолчав немного, сказала:- Пойду, сынок дома остался один.
Карст поспешила домой. И вдруг у самого порога она увидела Ядзю Урбанович. Испуганно: