Немецкие офицеры, огорченные исходом неожиданной встречи, решили в другой раз наказать озорную девчонку. Теперь же оставили ее в покое и пошли своей дорогой.
На выстрелы, как вороны, слетелись полицейские. Один из них со всего размаха нанес ей сильный удар в плечо. Мария взмахнула рукой. Никто в темноте не заметил, как далеко она швырнула листовки, связанные ниточкой с пузырьком клея. На ногах не удержалась, тяжело рухнула на землю. При падении ушиблась, от боли стиснула зубы. Резкий свет фонарика ударил в девичье лицо. Василенко обыскали, однако ничего подозрительного не нашли.
– Кто такая? – зло прорычал высокий, с тонкими черными усиками.- Уборщица? Почему в тебя стреляли? Не знаешь? А зачем бежала, тоже не знаешь? Ничего, расскажешь!
В полицейском участке, куда привели Марию, учинили допрос. Но, кроме наивных ответов, от нее ничего не добились.
Всю ночь Мария перебирала в памяти обстоятельства происшествия. «И зачем я бежала? Возможно, долговязый ничего плохого не сделал бы. А что с листовками? Подобрал ли их кто-нибудь? Кто? Знает ли о постигшей беде Виктор?»
Полиция навела справки. Было установлено, что Мария Василенко действительно работает уборщицей в офицерской гостинице, ведет себя достойно, никто на нее не жалуется. Стреляли? Да. Офицер уже рассказал, как он вечером вспугнул крошку.
Утром Марии отдали сумочку, справку с места работы, но предупредили, что, если еще попадется – несдобровать. Подписав протокол допроса, девушка, бледная, с ноющей болью в плече, вышла на улицу. Она приблизилась к месту, где вчера, сраженная ударом полицейского, упала. Замедлив шаг, внимательно изучала каждый метр. Ничего нет. Даже пузырька не видно. Странно… С поникшей головой, уставшая от пережитого, Мария направилась к гостинице. Ее впустил дежурный солдат.
Знакомые постояльцы утром «снялись с якоря» и отбыли в неизвестном направлении. К вечеру прибудет новая группа. Марии сказали: каждый уголок должен блестеть. Отъезд ненавистного долговязого офицера в какой-то мере заглушил боль в плече. Мария вымыла полы, обтерла пыль, вытрусила половики. Вернулась домой в приподнятом настроении.
Минувшую ночь она не сомкнула глаз. Собралась отдохнуть, а затем пойти к Измайловым. Усталость одолела ее, и Мария проспала до утра. Силы восстановились, боль в плече утихла совсем. «Ничего не поделаешь, проспала, обо всем уже расскажу Виктору сегодня».
Мария уже выходила из комнаты, как к дому подъехала крытая машина. Зашел гестаповец.
– Василенко? – ткнул пальцем в грудь.
– Да, я.
– Цюрик! Насад!
– Перетряхивайте все, – приказал гестаповец появившимся жандармам.
Но обыск ничего не дал. Марию втолкнули в машину и увезли.
– Что вам от меня нужно? – приняв обиженный вид, взмолилась Мария.- Я обязана вовремя явиться на работу в офицерскую гостиницу…
– Молчать, свинья! – грубо оборвав девушку, крикнул старший.
Василенко закрыли в темной камере. Тут стоял затхлый воздух, вызывавший тошноту. Мария сначала не увидела, кто находился в камере, но чуткое ухо уловило слабый стон женщины. Она просила воды. Стоявшая возле женщины кружка была пуста.
– Воды нет, сейчас попрошу.
Мария робко постучала в дверь. Никто не отозвался. Ударила кулаком посильнее. Потом двумя руками забарабанила по тяжелой, обшитой железным листом двери. Никто не реагировал. Нервы сдали. Пережитое накануне, разболевшееся плечо, смрад в этой дыре, бессилие помочь страдающему человеку – все вместе лавиной обрушилось на выносливую Марию. Она разрыдалась… Машинально, несколько раз повторила: «Воды! Воды!»
Приступ отчаяния длился недолго. «Чего я нюни распустила?- упрекнула себя Василенко.- Слабую собаку и ястреб заклюет. Нет, я должна жить».
Повторившийся стон оторвал Марию от мыслей.
Глаза свыклись с темнотой. Она теперь видела, что женщина, лежавшая в углу камеры на соломе, была в разорванной кофточке.
– Как вас зовут?
– Ирина… Избивают, а я никаких бланков никому не давала.
Мария вздрогнула: «Бланки? Мельдкарты? Боже, причем здесь Ирина? Ведь…»
– Когда вас забрали?
– Два дня назад… Прямо из типографии. Ох, лучше бы добили, нет больше моих сил.- Ирина заплакала.- На допросе перебили руку… Ироды! За что такая напасть? Я ни в чем не виновата… ни в чем!..
Ирина была старше Марии только на три года, ей было двадцать пять, а выглядела старухой. Седая прядь волос разделила пополам вьющиеся каштановые волосы. На лбу и между бровями легли складки. Из-за выбитых зубов она шепелявила.
– Успокойтесь, Ирина,- со слезами на глазах произнесла Мария. Она взбила под головой солому, подвязала больную руку, укрыла вздрагивавшее тело своей кофточкой. «Неужели мне предстоят такие страдания? Страшно… Если бы Виктор знал о нагрянувшей беде. Наверное, ищет, волнуется». Марию пугали предстоящие допросы. А есть ли выход? Будь что будет, но даже ценой своей жизни она сохранит верность товарищам! Только бы выдержать все…
В камере воцарилась тишина. Измученная Мария подобрала под себя ноги, положила голову на колени, ей овладел сон.
Воображение выпорхнуло из камеры и понеслось далеко-далеко… Какая чудесная весна! Сколько цветов! Красные, синие, белые, желтые… Мария собирает их в белом платье. Какой большой букет! От странного запаха кружится голова… Виктор! Виктор! Он появился возле нее. Громкий смех разнесся над полями. Говорит сурово:
– Цветы отравлены! Брось букет! Сейчас же!
Руки окаменели. Мария хочет отбросить, но пальцы, не повинуются. Пытается их разжать, напрягает силы. Безрезультатно. Виктор вырывает букет, бросает в сторону. Зачем так резко? Болит плечо… В руках – чайные розы. Какая прелесть! Спасибо, Виктор! Взялись за руки. Счастливые, смеются, бегут меж хлебами…
Раздался гром. Небо заволокло тучами. Тяжелые, темные… Надо укрыться. Где? Еще ударил гром. Го-го-го!..-понеслось вокруг.
– Мария!
– Я здесь!
– Мария!
– Я зд-е-сь!..
Гром заглушил удалявшийся голос Виктора…
Сколько времени продолжался сон, узница не знала. Проснулась от резкого толчка и громового окрика: «Василенко, выходи!»
Спросонья Мария не сразу поняла, кого зовут, замешкалась. К ней подошел солдат, ткнул сапогом. Сообразила: «За мной».
В большой комнате за письменным столом сидел средних лет гестаповец. Гладко причесанные волосы, на вздернутом носе – пенсне. Лощеный вид фашиста не пугал Марию. Он копался в бумагах, делал вид, будто ее не замечает. Спустя минуту, поднял холодные глаза и вежливым тоном, по-русски, пригласил сесть.
– Василенко? Мария Ивановна?
– Да. – 22 года?
– Так.
– Молодая. Совсем молодая. Не успела еще пожить! Два года работаешь? Так! А с кем же ты дружишь? Кто полюбил хорошенькую девушку? Никто? Странно!
Гестаповец открыл ящик, вынул оттуда пузырек с клеем и листовки, положил на стол. Внимательно посмотрел в лицо девушки. Какую нужно проявить выдержку, духовную собранность, чтобы ни единым мускулом не выдать себя. Ее лицо оставалось спокойным, и это заметил гестаповец.
– Ну, Василенко, перейдем к делу. Я уже сказал, что ты еще по-настоящему не пожила, а такая возможность имеется. Для этого необходима откровенность. Поняла? Только откровенность.
Гестаповец замолчал, дал возможность осмыслить сказанное.
– Куда направлялась ты позавчера вечером? Кто дал вот эти бумажки? Молчать не хорошо, рассказывай!
Вежливость подкупала неискушенную в методах гестаповцев Василенко. Но Мария уже видела работу этих «джентльменов». Что они сделали с Ириной! Собравшись с мыслями, она ответила. Мол, вечером шла на вокзал, хотела в буфете купить кое-какие продукты на ужин и завтрак. Ну, по дороге встретились офицеры, один к ней пристает давно. Побежала, пыталась уйти от него подальше. Все.
– Заодно расклеить эти листовки? Так? – испытующе взглянул гестаповец.- Не кривляйся! Кто дал листовки? Почерк не твой, значит, их писал кто-то другой? Я сказал: не теряй хорошую возможность!-огрубевшим голосом прокричал гестаповец.