– Мы разведали плохо, – наконец заговорил Ткаченко. – Прилегающая к складам территория обнесена колючей проволокой в два или три ряда. Главные проходы освещены прожекторами. Охрана – усиленная.-Секунду помолчал.- Безрассудно рисковать мы не имеем права. Не согласиться с доводами Ткаченко было трудно. Если допустить мысль, что удалось бы пробраться через колючую проволоку, все равно нет никакой гарантии в том, что удастся проникнуть в склад и вынести снаряд из такой защищенной зоны.
На следующий день Паша снова вернулась к этой мысли. Ей стало обидно и за срыв операции и за то, что она не смогла повлиять на ее исход. Нет, это был бы глупый риск. Сколько нас осталось? Мы должны беречь людей.
– Как же мы выйдем из этого положения? – тормошила Паша Алексея Дмитриевича. – Ведь мы же должны выполнить задание подпольного обкома!
Ткаченко думал. Паше надо сказать правду.
– Наш план несостоятелен. Даже если бы мы погибли все, он не осуществим.
Несмотря на поразительную ясность этих суждений, Савельеву угнетало сознание своего бессилия. Паша решила посоветоваться еще с подругами. Кроме того, она попытается кое-что выяснить у немецкого переводчика Герберта. Совсем недавно она имела с ним откровенную беседу. Герберт рассказал ей, что он сын русского фабриканта, который во время Октябрьской революции бежал из России. Жили они вначале во Франции, а затем поселились в Германии. Вскоре умерла его мать, а через год отец женился на немке. Мальчика Гришу стали называть Гербертом, а потом как-то удалось в документах изменить национальность. Так он стал немцем. Немецкое происхождение открыло ему дорогу в учебные заведения, где он изучал русский язык. Так он стал переводчиком, а позднее попал на работу в гестапо.
– Теперь вы понимаете, почему я не разделяю жестокостей гестаповцев? – говорил он Паше.
– Однако вы у них работаете! – попробовала Паша возразить.
– И в то же время помогаю вам!
– Спасибо…
– Нет, благодарность мне не нужна. Я выполняю долг своей совести.
В другой раз Герберт признался, как он любит произведения Толстого, Пушкина, Тургенева и Есенина! Eго волнуют книги Максима Горького. Он с радостью слушает музыку Чайковского, Глинки, Мусоргского.
– Как богат духовный мир русского народа! – открыто восторгался Герберт. – И когда я вижу его терзания, то, как варварски уничтожаются памятники культуры, когда в смрадной камере пыток я вижу кровь, слышу крики и проклятья, я не могу бездействовать. Вы меня понимаете, Паша? Наконец вы поймете, почему я так нуждался в знакомстве с вами.
Паша тогда спросила Герберта:
– Почему бы вам не перейти в партизанский отряд?
– Для чего?
– Ну как для чего, будете вместе с советскими людьми бороться против фашизма.
– Разве я там принесу больше пользы, чем работая в гестапо? Думаю, что нет. В партизанском отряде и без меня много людей, а вот в гестапо нас мало.
Паша вспомнила о Герберте, намереваясь обратиться к нему за помощью. Но события неожиданно развернулись иначе.
Знакомый инженер-железнодорожник известил Ткаченко о предстоящей этой ночью погрузке боеприпасов со складов в вагоны. Порожняк уже подготовлен и стоит на запасном пути.
– События нас поправляют, Паша, – повеселел Ткаченко. – Вот когда мы можем еще сделать попытку. Конечно, будут грузить и химические снаряды.
Осведомившись, на какой станции предполагается погрузка, Паша известила об этом находившегося у Марии Ивановны Дунаевой связного партизанского отряда.
– Сегодня. В полном боевом! – предупредила она Вольного – Где встречаемся?
– Приходи через час к Алексею Дмитриевичу. Вместе все обсудим.
Немцы грузили снаряды в крытые железнодорожные вагоны. Шум машин, краткие распоряжения офицеров, лай собаки – все тонуло в спугнутой ночи. Ткаченко, Савельева и Вольный, облачившиеся в немецкую военную форму, издали следили за передвижением машин. Они с небольшим интервалом подъезжали к вагону, и солдаты уныло сгружали ящики. На каждой машине и у вагона были часовые.
Погрузили уже два вагона, а подпольщики все выжидали удобного случая. Когда к станции подъехали две грузовые машины и стали на расстоянии в десять-пятнадцать метров друг от друга, Ткаченко и Вольный незаметно подошли туда, где, по их расчетам, могла остановиться третья машина. Паша осталась на месте; в случае какой опасности – должна просигналить.
Шофера второй и третьей машины пошли помогать разгружать первый грузовик. Но на посту стояли часовые.
– Хальт! Кто идет? – окликнул часовой третьей машины подходившего Ткаченко.
– Поверяющий,- ответил на немецком языке Алексей Дмитриевич.
– Пароль?
Часовому не пришлось услышать ответ. Вольный успел обойти часового сзади и финкой ударил в затылок. Часовой упал. Ткаченко изготовил автомат, а Вольный бесшумно забрался в кузов. Глаза свыклись с темнотой, и Ткаченко отчетливо увидел впереди силуэты двух других часовых.
Паша, оставшись одна, присела и нервно пощипывала засохшую травку. Незаметно наскубла целый ворох. Почему так долго? – волновалась. Наконец показались! Трудно различить, какой предмет нес в охапке Вольный, но Паша догадалась, и от этого чаще забилось сердце.
– Двигаться осторожно и быстрее,- с пересохшим от волнения горлом сказал Ткаченко.
Вся операция продолжалась три минуты. Разгрузка машины, как засекли, длилась 7-8 минут. Значит, немцы спохватятся через 14-16 минут. За это время Вольный далеко унесет похищенный баллон.
Алексей Дмитриевич и Паша пошли в другую сторону с расчетом увести след от Вольного. В роще они спрятали в подготовленной яме немецкое обмундирование и оружие.
– Запомнишь место? – шепнул Алексей.
– Конечно!
– Теперь идем в обход, явимся в город с западной стороны.
Наступавший рассвет огласился автоматной стрельбой. Тревога! Во все концы полетели донесения: «Убит часовой, похищен баллон».
К месту происшествия прибыл шеф гестапо Фишер. Сюда приехали гестаповцы, жандармы, военные следователи. По следу пустили ищейку. Солдат едва поспевал за серым псом, рвавшимся вперед. Он привел к тому месту, где Паша коротала секунды и нервно пощипывала высохшую траву. Пес залаял. Подъехали на машине эксперты. Что здесь? Маленькая кучка высохшей травки. Определили: ее рвали сегодня ночью, недавно.
– Дать след!
Двое солдат побежало за собакой. Она привела к кустарнику. Посмотрели: вскопанная земля. Разрыли. В яме обнаружили немецкие мундиры и автоматы. Установили: все было зарыто сегодня. Ночью, Недавно.
– Дать след!
Собака устремилась дальше, она безошибочно повела в обход города. Но на западной окраине города, на шоссе, след внезапно оборвался. Пес забегал вперед, назад, лаял, но дальше не бежал. Немцы рассудили: преступники удалились в город на автомашине.
– Выяснить, кто утром проехал по этой трассе! – распорядился Фишер.
В типографию и в банк Алексей Дмитриевич и Паша пришли, как всегда, во время. Чуть воспаленные глаза не выдавали их. Они работали без помех. Еще оставались в неведении о преследовании. Избежать его удалось им благодаря счастливому случаю. Старик-возница охотно подвез их к главной уличной магистрали. Смешавшись с рабочими и служащими, каждый пошел на работу.
Погоня за Ткаченко и Савельевой увела немцев от Вольного. Это дало ему возможность добраться до маяка, а оттуда – в отряд.
Обстановка в Луцке накалилась. Возмущенное дерзкой вылазкой «красных агентов», гестапо применило широкую акцию против населения. Массовые обыски и аресты всколыхнули город. Многих, кто был на подозрении, бросили в тюрьму и за колючую проволоку. Согласно списку адресов, подготовленного тайными агентами, жандармы ворвались ночью и на квартиру к Савельевым. Евдокия Дмитриевна перепугалась. Она ничего не знала о проведенной операции, тем более об участии в ней дочери, но и без того все дни тревожилась за Пашу. Какая-то она молчаливая, задумчивая.
Паша узнала еще днем о начавшихся повальных арестах и обысках, но прямо не связывала ночной визит гитлеровцев с похищением химического снаряда. Подумала: «Всех тормошат»… Обыск длился долго. На пол выбросили белье, перетрусили книги, тетрадки, но ничего не нашли. Все же Паше предложили собраться: