– Вы готовы ответить на вопросы, капитан?
В знак согласия Готлиб кивнул головой.
– Хорошо, отъедем в сторону,- предложил Кузнецов Белову.
Машина промчалась по окраинам Луцка и выбралась на шоссе Луцк-Киверцы. Все это время Кузнецов молчал. Отъехав семь-восемь километров, «оппель» завернул на проселочную дорогу и углубился в лес. На маяк решили гестаповца не везти. Если он даст новые сведения о Шене, тогда они возвратятся в Луцк, а если нет, то сегодня же снимутся с маяком и пойдут в отряд.
Белов открыл дверцу, оглянулся. Вокруг тишина. Фашиста вывели. Он еле держался на ногах. Вынули кляп изо рта, и гестаповец глубоко вздохнул. Фуражка с эмблемой черепа криво сидела на взъерошенной голове, он весь дрожал и все же попытался храбриться:
– Зачем этот маскарад? Я и вы – офицеры немецкой армии, присягали фюреру! Кто вы? Почему мы в лесу? Я отвечу на все вопросы, но объясните, кто вы?!
– Вы просто не наблюдательны,- тихо говорил Кузнецов.- К счастью, я вам не пара – я советский партизан.
При этих словах видно было, как зашатался Готлиб. Кузнецов смотрел на него и думал: испытывает страх, а как же те, упрятанные в замке Любарта? И продолжил свои мысли вслух.
– Вы много умертвили жизней, причем, весьма изобретательно, а как жалко вы выглядите здесь!
– Я только солдат… Я выполнял волю фюрера!
– У нас мало времени, отвечайте по существу. Где сейчас генерал Шене?
– В Варшаве. Но это не точно…
– А точнее?
– Там…
– Когда должен возвратиться в Луцк?
– К сожалению, не успеет.
– Вы женаты?
– Нет. Но меня любит девушка.
– Трудно поверить! Разве может кто-нибудь полюбить такого изверга?!
Молчание.
– Гестапо получило приказ об эвакуации из Луцка?
– Да.
– Кто-нибудь уже распорядился о судьбе заключенных?
– Да, мы их… они будут…
– Расстреляны?
Молчание.
– Там же сотни, тысячи невинных юношей и девушек, пожилых и престарелых людей! За что же их должны расстрелять?
– Не всех… Но такой приказ… Сохраните мне жизнь! Сохраните!..
Раздались один за другим два выстрела. Изъяв документы у гестаповца, народные мстители прибыли на маяк и оттуда с остальными партизанами направились в отряд.
Вскоре Николай Иванович Кузнецов вместе с партизанами Яном Каминским и Ваней Беловым направились на выполнение боевого задания во Львов.
25. Дорога бессмертия
…И встало над Луцком тяжелое, умытое слезами горя серое утро. Оно поселилось в домах, где жили мужественные патриоты. Чье-то волчье сердце предало отважных.
В гестапо стало известно об участии в подполье Паши Савельевой, Наташи Косяченко, Алексея Дмитриевича Ткаченко, Марии Ивановны Дунаевой, Антона Семеновича Колпака…- Палачи наконец напали на след народных мстителей. Начались аресты. Схватили Дунаеву, Ткаченко, Колпака. Наташа Косяченко успела скрыться на Гнедавской дамбе в доме под номером двадцать шесть. Там ее спрятал Иван Иванович Олексюк, человек преклонных лет. Из комнаты у него был потайной ход, через который в случае необходимости можно уйти к реке.
Во время вторичного обыска на квартире Савельевой гестаповцы не застали Пашу дома. Тогда они взяли заложницами ее мать Евдокию Дмитриевну и сестру матери Евфросинию Дмитриевну.
– Не уйдет, явится! – твердили фашисты.
Взбешенные неудачами на фронте, наступлением Советской Армии немцы жестоко расправлялись с населением, особенно с теми, кто подозревался в неблагонадежности.
Об аресте родных Паша узнала от Шуры Белоконенко.
– Тебе нужно бежать в партизанский отряд,- настаивала Шура.- Во второй раз они тебя не выпустят. Тем более, что схвачены и заточены многие наши товарищи.
– Бежать, говоришь?
– Да, и немедленно!
– Как же подполье, мама? Ты понимаешь, что советуешь!
– А если тебя арестуют или угонят в Германию? Думаешь, легче будет?
– Знаю! -с отчаянием отозвалась Паша.
– Ну?..
Шура ждала ответа. В конце концов она не вытерпела затянувшегося молчания:
– Другого выхода нет.
– Шура, на сей раз я ослушаюсь. Я должна остаться здесь. Ты пойми, как это сейчас важно!
Паша умолкла. Перед ней встали страшные видения. «Пятый, выходи!» В камере собаки. Вопли умирающих… «Прощай, больше не увидимся…»
– Паша, одумайся!
– И ты на моем месте поступила бы точно так! – Паша обняла Шуру и, прижавшись к ней щекой, шепнула: – Свяжись с Наташей Косяченко или Анной Остапюк. Мы не сложим оружия! Узнай, пожалуйста, приходили ли к Галушко связные отряда. Дайте им другую явку. С Наташей свяжись обязательно…
Потом спросила:
– А как же ты, Шура?
– Сегодня домой не пойду, с вечера начну пробираться к партизанам.
Подруги обнялись, так в молчании постояли несколько секунд и разошлись.
– Увидимся?
– Обязательно!
Чуть слышно шелестя, на ветви деревьев падал снег. Впереди – широкий проспект. И Паше захотелось идти по нему далеко-далеко. Девушку всегда чаровала эта волнующая предновогодняя пора. Она помнит: до войны в такие дни обычно делали новогодние закупки, мастерили прически, примеряли новые платья, договаривались о новогодней встрече. А сколько веселья! Забывались невзгоды, обиды. В бледном свете бенгальских огней сияли сча-стливые улыбки…
Замечтавшись, Паша не заметила, как к ней подошли два гестаповца.
– Савельева? Ты арестована!
«Скоро новый год,- продолжала мечтать Паша.- Мама вернется домой, как будет хорошо!..»
Камера № 14 была до отказа забита арестованными. Женщины покрепче здоровьем стояли, слабее – лежали на полу вплотную одна к другой. Не хватало воздуха, люди изнемогали от духоты.
Паша освоилась с полумраком и теперь не только различала силуэты, но и лица. Ей казалось, что здесь, в этой камере, страдает и ее мать. Она напрягала зрение, вглядывалась, а потом тихо:
– Савельева здесь есть?
– Кто такая? – переспросило несколько голосов.
– Евдокия Дмитриевна, мать…
Пожилая женщина, с морщинистым лицом окликнула погромче:
– Савельева!
Но никто не отозвался. Паша догадалась – мать находилась в другой камере. Их преднамеренно разобщили!
Щелкнул засов, заскрипела тяжелая дверь. И словно повторяя окрик женщины, жандарм позвал:
– Савельева!
Паша вышла из душной камеры. Ее повели по длинному коридору. В конце его лестница вела вниз.
– Сюда! – тюремщик грубо втолкнул настороженную Савельеву в узкую дверь. В комнате стоял длинный стол. В конце стола покуривал сигарету моложавый в мундире обер-лейтенанта гестаповец. Он бросил беглый взгляд на узницу. Затянулся дымом и выпустил изо рта несколько сизых колец. Что он задумал? Паша выжидала.
– Ну-с, милая, твои друзья почти все рассказали. Я говорю – почти. Надеюсь, ты можешь уточнить некоторые интересующие нас обстоятельства?
– Спрашивайте!
– Вот так, очень хорошо! Только отвечай правду! Садись!
Но сесть не на чем, стульев тут не было. Паша стояла с чуть поднятой головой.
– Сколько тебе лет?
– Двадцать пять.
– Так. Не замужем? Нет. А теперь скажи, с кем ты дружишь? Назови фамилии твоих товарищей, где они работают!
Паша молчала. Гестаповец закурил вторую сигарету, поднялся из-за стола.
– Твои друзья были благоразумнее. Я спрашиваю то, о чем знаю, но некоторые данные хочу сверить. Ты тут ни при чем.
Молчание. Гестаповец подошел к Паше вплотную, равнодушно окинул ее взглядом.
– Ну, курносая! Лучше говорить, чем молчать. Я не люблю, когда мне не отвечают. Не забывай – перед тобой немецкий офицер!
– Я никого не знаю.
– Так-таки никого? – ехидно переспросил.
– Нет!
– А кто знает тебя из твоей компании?
– Затрудняюсь сказать.