Паша мысленно перенеслась домой. Она знала, как велико горе матери! Но Паша не подозревала, что поседевшая Евдокия Дмитриевна вместе со своей сестрой с того дня, как их выпустили из замка Любарта, каждое утро и в полдень являлись к его мрачным стенам с харчами, обвернутыми в белую салфетку, и слезно просили часового передать их «доченьке Савельевой».
– Возьми, миленький, она голодная, не евши уже какой день… – с заплаканными глазами молила мать.
– Прочь, прочь, а то и тебя туда же! – отгоняли часовые.
Женщины подолгу дежурили у замка, но харчи для Паши им так и не удалось передать. 13 января 1944 года, в полдень, Пашу повели на допрос. Она еле волочила ноги. Опять оказалась в камере пыток. Все тот же моложавый истязатель. Только он был бледнее прежнего, метался по комнате, как зверь в клетке. Паша стояла перед ним с суровым, но спокойным видом. Здесь, лицом к лицу, она поняла всю обреченность фашиста. Одна из заключенных ей как-то шепнула: «Наши наступают, близко»… Может быть, чувствуя надвигавшийся день возмездия, гитлеровец не мог совладать со своими нервами? Жалкая шкура! Ни за чьей спиной не спрячешься!
Повторилось, уже в какой раз, одно и то же: Пашу били, пытали… Она бросила фашистам в лицо:
– На мне не отыграетесь! Ваша песенка спета! Мы вас переживем!
В камеру Пашу внесли за руки и ноги, раскачали и бросили, как колоду. Лишь утром она пришла в себя. Трудно было шевельнуться. Попробовала подняться, но от острой боли в боку опустилась на цементный пол. В камере несся шепот. Узницы разговаривали между собой вполголоса. Когда жандармы швырнули Пашу в камеру, женщины ее отхаживали, обтерли мокрой тряпочкой лицо, поправили волосы, прикрыли своими вещами. А когда девушка стонала, приговаривали: звери, как изуродовали!.. Сколько пролежала без движения, Паша не знала. Только когда скрипнула дверь и гулко раздалось «всем выходить!», она сообразила: нужно подняться. Но Паша не расслышала слов сказанных жандармом: «Савельева пусть остается». Она не вышла в коридор, осталась одна в опустевшей камере. Тусклый свет проникал через маленькое, грязное оконце в решетке. Паша знала – на дворе зима. Наверное, все вокруг покрыто белой пеленой, а здесь так сыро, серо, мрачно. Наступит ли в ее жизни просвет?.. Все! Обидно лишь за одно: мало сделала, могла бы больше, если бы не предали. Но и то немногое вызывало гордое чувство за коммунистов, которые приобщили ее к борьбе с оккупантами. Они вместе, плечо к плечу, рисковали и побеждали. Вспомнился светлый образ героя книги Николая Островского Павки Корчагина. Он не стыдился прожитой жизни. Прожил ее не напрасно. «А я?» – спрашивала себя Паша. И спокойно: «И я не стыжусь, я тоже прожила ее честно. Самое дорогое, что дано человеку – жизнь, я посвятила тебе, Родина». Только однажды боевые товарищи были свидетелями Пашиных слез. Это случилось, когда она узнала о гибели Виктора Измайлова. Теперь возле нее никого нет. Никто не увидит… И крупные соленые слезы сбежали по бледным щекам. Как бы их хотели увидеть те, кто так утонченно и жестоко пытал ее. Не дождетесь, никогда! А вот сейчас, наедине, ее девичье сердце сдало. Ведь сколько здесь натерпелось!.. Сколько настрадалось!.. Паша присела. Больными руками взяла черепок и на стенке камеры нацарапала:
«Близится черная минута… Но умираю молча. За тебя, Родина! Твоя Паша».
В этот день вблизи Луцка высадился парашютный десант советских войск. В городе поднялась невообразимая паника. Немцы метались, как крысы на тонущем корабле. Гитлеровские чиновники забыли всякое чинопочитание и спасались, как могли. По городу с бешеной скоростью проносились машины. Вывозились ценности, награбленное добро. Чиновники поближе держались воинских частей. А гестаповцы спешили расправиться со своими жертвами.
В тюремном дворе суетились жандармы и полицейские. Они сносили на середину доски, бревна, деревянную мебель и все сбрасывали в кучу. Все это обложили соломой и облили бензином, а сверху положили несколько железных листов.
– Шнель! Шнель! – подгонял широкоплечий гестаповец со стеком в руке. Он все время нервно поглядывал на часы. И услышав рапорт «готово», скомандовал:
– Вывести!
Подталкиваемый жандармом, со связанными назад руками вышел из узкой двери молодой паренек. Потом без посторонней помощи появился седой, с пышными усами мужчина. С непокрытой головой, слегка пошатываясь, вы-шла Паша. Руки были связаны. Куда их ведут? Она сощурила воспаленные глаза, полную грудь набрала воздуха. От этого закружилась голова, однако удержалась на ослабевших, распухших ногах.
На тюремном дворе повисло торопливое – «шнель». Жандармы подтолкнули узников: «Вперед!» Паша все поняла, ее толкают на смерть… И от сознания своей неизбежной участи она вся собралась. Ушла боль, откуда-то появилась сила. Паша выпрямилась, подняла голову. Подумала: успех борьбы зависит от уверенности, с которой идешь к своей цели. А тот, кто потерял веру в себя, не в состоянии снова ринуться в бой. Она же верит в себя. Она идет в бой, пусть в последний, но покажет такую моральную выдержку, такую веру в правое дало, что враг содрогнется. И она шла… Шла медленно, но не страшась расправы.
– Шнель!
Опять подтолкнули в спину дула автоматов.
– Прощайте, друзья! Прощай, мамочка! – крикнула Паша.
– Шнель!
– Вы спешите, вам страшно! – обратилась к палачам Паша. – А мы не заплачем!
Мужчина с усами гневно бросил:
– Детей губите, варвары! Вовеки прощенья вам не будет! Будьте прокляты, гады!
Втроем их подвели к куче нагроможденных деревянных предметов, покрытых соломой. Все они думали принять смерть от пули и приготовились к этому. Однако снова раздалось грозное «вперед!», и дула автоматов их затолкали на верх зловещей кучи. Какой ужас! Запах бензина, солома дали ответ на их тревожный вопрос. На костре… Живых людей жечь на костре? Так делали только в средневековье! А это же «носители цивилизации» XX века! Нет, вам не простит земля ваших злодеяний!..
Юноша от недоедания и головокружения упал. Он стал белый, как мел. Пожилой мужчина и Паша стояли рядом. «Кто он? Я его раньше не видела». Услышала:
– Я коммунист.
С какой радостью ответила Паша:
– Я комсомолка!
В эту тяжелую минуту подумала: не будет ее жечь позор за прожитые короткие годы. Да, вся ее жизнь, все ее силы в грозное для Отчизны время были отданы великой, благородной цели – борьбе за освобождение человечества от коричневой чумы. Бесконечно жаль, что приходится умирать накануне победы… А какое чудесное время настанет!..
Фашисты торопились. Время обернулось против них. Такова была историческая закономерность…
Факельщик поднес огонь. Пламя забушевало, огненные языки коснулись своих жертв. Сквозь пламя и дым несся обличающий Пашин голос:
– Мы не сгорим! Мы будем жить! Родина, ты слышишь нас?!
Ни изощренные пытки, ни зловещий костер не сломили сильных духом коммуниста и комсомолку.
Голос Паши слабел… Она рухнула на раскаленные листы, объятая пламенем…
На исходе был день 14 января 1944 года. …В Луцком историческом музее, по улице Шопена, № 7, висит портрет бесстрашной русской комсомолки Паши Савельевой, которую навечно приняла в свои объятия украинская земля. Под ним краткая надпись:
«Комсомолка, героїня Луцького пiдпiлля.
В сiчнi 1944 року була по-звiрячому спалена гiтлерiвцями».
На портрет славной дочери советского народа смотрят посетители музея – рабочие, студенты, школьники. И они как-будто слышат из тех далеких дней мужественный голос Паши:
– Мы не сгорим! Мы будем жить! Родина, ты слышишь нас?!
Львов 1963