— Я же не слепая, — сказала Женя сердито. — И вы и Анатолий Петрович так относитесь к его работе, как будто он занимается каким‑то баловством. А может быть, он сумеет сразу получить то, на что вы бесплодно тратите целые годы.
— То есть найти в природе новые виды каучуконосов, более перспективные для культуры, чем кок–сагыз? — спросил Петренко серьезно.
— Да.
— Что же, как говорится, дай ему бог, — пожал плечами Петренко. — Только…
— Что “только”?
— Признаюсь, я лично не питаю больших надежд на эти кустарные поиски. Нужно привлекать местных жителей, знающих растения и их свойства, посылать хорошо оснащенные экспедиции. А так, по–моему, работа по окультивированию кок–сагыза несравненно более перспективна, чем романтические скитания в одиночку по горам.
— Но почему? Что дает вам право так относиться к его работе?
Она порывисто повернулась к Петренко.
— Рассуждение здесь очень простое, — ответил Петренко спокойно. — Основные группы каучуконосов в настоящее время хорошо изучены. Любая находка будет относиться либо к одной, либо к другой группе. Из всех этих групп только одуванчики, к которым относится и кок–сагыз, пригодны для массового воспроизводства. С ними‑то и нужно работать, переводя их из дикого состояния в культурное. А если найдется новый каучуконос, более продуктивный, но непригодный для культуры, то оправдает ли он труд по его окультивированию — бабушка надвое сказала. Проще говоря, лучше синицу в руки, чем журавля в небе…
— Бросьте, Григорий Степанович, просто вы боитесь нового, вам страшно покинуть ваше привычное место, менять хорошо освоенные методы… А ну вас!
Девушка забрала охапку растений со стола и, не глядя на Петренко, вышла из лаборатории. Звонкий стук босоножек прозвучал по коридору, хлопнула дверь — все стихло.
Петренко смотрел на то место, где только что стояла Женя, со смешным выражением досады и восхищения. Уголки его губ дрожали от сдерживаемого смеха. Так молча он стоял, пока не затихли ее шаги за дверью. Улыбка на его губах исчезла. Он вздохнул, покачал головой и сел за свой стол к микроскопу.
Но работа явно не ладилась. Он часто приподнимал голову, прислушивался. Наконец встал, закрыл микроскоп колпаком. Медленно набил табаком трубку. Зажег спичку, но не закурил, — спичка погасла в его руке. Он машинально бросил ее в пепельницу.
— А ведь она его любит, — сказал он наконец в глубоком раздумье. — Что ж, этого следовало ожидать.
3
ДОРОГА до станции отняла почти двое суток.
Павел Березов проявил себя энергичным и расторопным руководителем поездки. Да и передвигаться оказалось легче, чем предполагал Борис. Он был в этих местах еще во время войны и запомнил все трудности передвижения, начиная с нехватки машин и вьючных лошадей и кончая низкой квалификацией шоферов… Теперь все было иначе. До Рыбачьего их доставил великолепный многоместный автобус, совершавший регулярные ежедневные рейсы. Далее они устроились на машине Академии наук, отправлявшей груз в Тянь–шаньскую базу. Трудной была только вьючная тропа через перевал, где передвигаться можно было только верхом на лошадях. Но Павел нашел в поселке знакомых людей, договорился о лошадях, и к вечеру второго дня путешествия их отряд остановился в ущелье Кыз–Булак среди необозримых стад курдючных овец.
Косматые собаки, захлебываясь истерическим лаем, бросились под ноги лошадям. Из юрты вышел старый киргиз в полосатом халате, подпоясанном красным платком, и отогнал собак. В сумраке неожиданно быстро опустившейся ночи пергаментно–смуглое лицо старика под пушистой лисьей шапкой казалось совсем черным.
— Он? — тихо спросил Борис.
Павел кивнул головой и сошел с лошади. Борис последовал его примеру.
Было холодно, как всегда в горах после захода солнца. У входа в юрту трещал дымный костер, над которым висел огромный закопченный котел. Старик сел на корточки перед огнем, протягивая к языкам пламени сухие, с синими жилами, темные руки.
— Салам, карыя[1], — сказал Павел подходя к костру.
— Салам, — ответил с достоинством старик, поднимаясь навстречу гостям. — Здравствуй, Павел.
Из юрты выглянула голова с темными припухшими глазами, блеснувшими детским любопытством.
— Внук. Мемире[2], — кивнул старик в сторону появившейся головы, которая сейчас же скрылась.
— Товарищ мой, Борис Карцев, — сказал Павел, отступая на шаг, чтобы его спутник был виден старику при мерцающем свете костра.
— Здравствуй, Борис, — с тем же выражением глубокого достоинства протянул руку старик. — Павла друг — мой друг.