Глупости! Зачем он об этом думает? Он вовсе не скучал по музицированию и литературным вечерам этой воспитанницы пансионата в А.!
Взяв свою шляпу, Адам вышел на палубу. Его спутники: профессор Мезарош, барон Драгович и доктор Герингер, шли ему навстречу.
— Чудная погода, — сказал, потирая руки, доктор — небольшого роста человек с добродушным выражением лица, по которому никто не мог бы узнать в нём учёного: — Как вы могли так долго сидеть там внизу у себя, дорогой?
— Вот я и вышел, — ответил Орловский бодро, протягивая господам руку. Драгович был кроат, Мезарош — мадьяр, Герингер — немец, пан Адам — поляк. Из-за доктора они говорили по-немецки.
Барон, легкомысленный дворянин, искавший развлечений, надеялся найти их в путешествиях. Он выступал в роли археолога в надежде, что это повысит интерес к его личности. Мезарош, настоящий мадьяр, пытался отыскать среди других древностей самую для него главную — колыбель своего народа и исторические источники. Серьёзно занимался археологией только пан Адам. Поэтому учёный немец льнул к нему всем сердцем.
Некоторое время господа разговаривали между собой. Затем барон начал ухаживать за дамами — то на одном, то на другом конце палубы. Профессор нашёл удобное место возле одного толстого словака, и вскоре между ними завязался горячий спор по национальному вопросу, который кончился не в пользу профессора.
Доктор и Адам беседовали, сидя рядом. Так как Герингер довольно громко разговаривал и оживлённо жестикулировал, проходившие мимо англичане и русские не могли не заинтересоваться и не принять участия в беседе, тем более, что русские уже давно в душе восхищались умным немцем. Однако центром внимания он был недолго, так как взоры путешественников обратились на египетского вельможу, появившегося с небольшой свитой на палубе.
Было известно, что с ним путешествует его дочь, но её пока никто не видел. Даже пан Адам не мог остаться к нему равнодушным.
Египтянину было около пятидесяти лет. Приятные черты смуглого лица, стройная фигура и непринуждённость манер рождали в душе симпатию. В то же время было ясно, что этот человек привык повелевать одним лишь взглядом. Сейчас он разговаривал с капитаном и не замечал всеобщего внимания.
— Приятная личность, — заметил русский.
— Сразу видна манера восточного человека, — сказал пан Адам.
Они направились к другому концу палубы, а когда повернули обратно, русский вдруг остановился.
— Посмотрите!
Навстречу им в сопровождении капитана снова шёл египтянин, но на этот раз не один. Он вёл под руку молодую даму небольшого роста. Лицо её было скрыто под вуалью. Две негритянки несли за ней мягкие подушки и ковры. Пан Адам и русский с интересом наблюдали за этой группой. Непонятно было, на каком языке они говорили между собой, но, судя по жестам молодой египтянки, она вела себя очень капризно.
«У повелителя появилась повелительница, — подумал пан Адам. — Таким же рабом скоро сделается и мой дедушка».
Он презрительно скривил губы, попрощался с русским и отправился в свою каюту. Суета ему надоела. Он решил сесть за работу и не выходить на палубу до тех пор, пока она не опустеет перед полуденным зноем.
Прислонившись к борту, Адам смотрел вдаль на необъятные морские просторы.
Он вдруг почувствовал недовольство собой, словно внутренний голос укорял его: «Куда и зачем ты идёшь?».
Если человек живёт без Бога в душе, то в минуту одиночества этот вопрос неизбежен. Человеку начинает казаться, что где-то далеко-далеко его ждёт большой важный труд, в котором весь смысл жизни. А в пути он думает: «Зачем я иду?». В человеке живёт вечная тоска по высокой цели, для которой он создан, и если он её не достигнет, то жизнь пройдёт напрасно. Адам понял, что для него этой целью сейчас было возвращение домой.
— И твоя тоска не утолится нигде, как только там, дома, — шептали ему морские волны.
В трёх шагах от него стоял египтянин. Его тёмные, печальные глаза будто говорили, что во всём мире нет счастья, которое могло бы надолго осветить это лицо.
Вдруг корабль круто накренился на один борт. Вода брызнула на палубу, и двое погружённых в размышления мужчин одновременно очнулись, и глаза их встретились. Непроизвольно они поприветствовали друг друга.
— Вы тоже ищете одиночества? — спросил египтянин по-французски.
Голос его звучал вовсе не так надменно, как можно было ожидать.
— Я не люблю шума, — ответил пан Адам вежливо.
— Вы, наверное, совершаете научное путешествие?
— Да, археологическое.
— Вот как? Значит, вы едете в Египет?
— Я еду на родину вашей милости.
Смуглый египтянин едва заметно вздрогнул.
— Если бы вы изучали археологию, вам не нужно было бы так далеко забираться, — заметил он Адаму, улыбаясь.
Орловскому было приятно, что этот человек, который до сих пор ни с кем на корабле, кроме капитана, не общался, одарил его своим вниманием.
— Я не собиратель древностей, но друг науки и учёных. Мой дом открыт для каждого из них. Если вы когда-либо будете в Каире, я буду рад посещению.
После этого неожиданного приглашения египтянин достал из бумажника свою визитную карточку и подал её пану Адаму.
«Хельмар Вернинг, маркиз Орано», — прочитал тот.
В ответ Адам подал свою. И вдруг с этим благородным человеком произошла перемена, словно в его груди что-то перевернулось. Взглянув на карточку, египтянин взволнованно посмотрел на своего собеседника, затем опять на карточку. Было видно, что ему с трудом удаётся сохранить самообладание.
— Не удивляйтесь моей растерянности, — вымолвил он, наконец собравшись с силами.
— Я когда-то знал некоего Орловского.
Ваша визитная карточка напомнила мне о нём и ещё кое о чём.
— Неужели? А не звали ли его Фердинандом? — в свою очередь взволнованно спросил Адам.
— Да, Фердинанд Орловский! Не родственник ли вы ему?
— Я сын его старшего брата. Но прошу, не удивляйтесь, если я как его племянник позволю себе вопрос: когда вы его знали, где вы с ним встречались и что вы вообще знаете о нём?
— Не много я вам могу сообщить о нём. И даже об этом мы не можем здесь говорить. Пойдёмте в мою каюту.
Через несколько минут оба сидели в роскошном салоне корабля.
— Я могу сказать вам о вашем дяде, — сказал маркиз, — только то, что узнал его около семнадцати лет тому назад как беженца, преследуемого русскими властями. Так как почти полгода мы были в тесной дружбе, мне известны и обстоятельства, изгнавшие его из отчего дома.
— Вы о них знаете? О, прошу, расскажите мне. Что произошло между ним и моим дедом? Почему дядя ушёл из дома? — воскликнул Адам с нетерпением. Он был крайне возбуждён: неудивительно ли, что здесь, на чужбине, он может узнать то, чего дома никогда не узнал бы. Таинственно исчезнувший дядя с детских лет был его кумиром.
— Если отец Фердинанда, ваш дед, не нашёл нужным сообщить вам об этом, то и я не вправе это сделать. Фердинанд унёс свою тайну с собой в могилу, — сказал египтянин почти холодным голосом.
— Как?! Разве он уже умер?
— Да, на корабле «Ксения». Я сам велел похоронить его в Каире.
Когда вы приедете туда, вы можете посетить кладбище и найти его могилу. Теперь же, когда судьба свела нас таким необычным образом, я хотел бы знать: живы ли его отец и его семья?
— Кроме его отца и меня, больше никого не осталось.
— Как? И ваш отец умер? И сестра Фердинанда? — спросил маркиз с искренним участием.
— Хотя она и не умерла, для Орловских её нет в живых. Но об этом мне не хотелось бы говорить, — гордо выпрямляясь, ответил молодой человек.
— Мне и этого достаточно, — согласился маркиз, взяв руку Адама в свои руки.
— Неожиданно мы здесь встретились. Никогда я не думал увидеть ещё кого-нибудь из семьи Фердинанда. Позвольте вам, племяннику того, кто для меня был больше, чем друг, выразить мою симпатию, которой он вас непременно одарил бы. Его семья, и особенно брат, была ему очень дорога, и он очень сожалел о том шаге, которым рассердил отца и сделал его несчастным навсегда..