Звон колокольчика прервал их разговор. Маркиз встал и поклонился:
— Извините, я должен удалиться, меня зовёт дочь.
«Вот как, — подумал Адам, — повелительница!» Попрощавшись со своим собеседником, возбуждённый этой интересной встречей и сообщением египтянина, он поднялся наверх и ещё долго расхаживал по опустевшей палубе под шум морских волн.
ГЛАВА ДВЕНАДЦАТАЯ
В комнату Мирослава Урзина тихо постучали. Когда он ответил: «Войдите!», то даже вскрикнул от удивления:
— Пан Коримский!
На пороге стоял Николай
— Вы меня не ждали, не правда ли? — сказал юноша, улыбаясь. — Напротив, пан Коримский. Прошу вас, садитесь! Однако как вы решились подняться по лестнице один, без посторонней помощи? У вас голова не кружится?
— Кружится, но я уже здесь.
— К счастью, я только что протопил комнату, будто ждал дорогого гостя. Но, пан Коримский, вы даже без жакета, а в коридоре холодно…
— Не беспокойтесь, Мирослав, радость согревает: подумайте только, Аурелий пишет, что он уже завтра или послезавтра будет здесь, а я ожидал его только в субботу — Николай подал провизору письмо. — Прочтите, пожалуйста, у меня ведь теперь зрение слабое, может быть, я ошибся. Мирослав прочёл:
«Дорогой Никуша! Благодаря удачно сложившимся обстоятельствам, мне в Вене оставаться дольше необязательно. Дело моё я передал адвокату. Подгоняемый тоской, я спешу к тебе. В понедельник или во вторник ты можешь меня встречать, но, разумеется, не выходя из своей комнаты. Теперь, благодаря полученному наследству, я буду в состоянии занять материально независимое положение. Чтобы быть поближе к тебе, я приму предложение коллеги Раушера и поселюсь либо в Подграде, либо где-то поблизости. Чешский язык я знаю, словацкому быстро научусь, ведь я с ним уже немного знаком.
Всё это я пишу лишь для того, чтобы тебе было над чем размышлять. Коллега жалуется на тебя, но это ничего. Передай привет твоему отцу, а также Урзину, и поправляйся, чтобы мы после моего приезда могли податься в тёплые края. Твой Аурелий Лермонтов.»
— Это действительно хорошее известие, пан Коримский, какого вы и не ожидали,
— заметил провизор, улыбаясь.
— Подумать только — Аурелий поселится в Подграде! Ну, разумеется, у нас, где же ему ещё жить? Да от одного этого известия можно поправиться! Мне и уезжать-то теперь никуда не хочется.
Я боюсь путешествия. Попрошу отца оставить меня и Аурелия дома.
— О, не делайте этого, пан Коримский!
— Отчего же?
— Пан аптекарь уже всё подготовил. Он ведь намеревается отправиться с вами, а ему перемена климата так же необходима, как и вам.
— Отец тоже поедет с нами? Это другое дело! Но я ничего об этом не знал.
— Он хотел вас обрадовать. Но, чтобы вы не обращались к нему со своей просьбой, я выдал его секрет.
Урзин подложил дров в печку. Пламя осветило его бледное лицо. Просветлённое улыбкой и хорошим настроением, оно было привлекательным. Николай обнял его:
— Какой вы хороший, Урзин! Всегда вы приносите добрые вести. Может быть, вы ещё скажете, куда мой отец отправился сегодня?
— Посмотреть вашу летнюю квартиру, — ответил молодой человек, улыбаясь.
— Это я знаю; а ещё куда? Он был так странно возбуждён в последние дни. Мирослав, вы знаете, куда отец поехал.
Провизор встал.
— Я догадываюсь, куда он поехал, однако пан Коримский не поручал мне сообщать вам об этом.
— А молчать он вам велел?
— Чёрные глаза юноши смотрели на собеседника в упор.
— Нет, потому что я только предполагал…
После короткого молчания он продолжил:
— В коридоре я нашёл эту телеграмму, наверное, выпавшую у t написано: «Приди, отец, к твоей Маргите! Горка».
— Маргита дала ему телеграмму, и такую странную, Мирослав! Они, наверное, уже встречались и говорили друг с другом. Но где?
— Говорить и встречаться они вряд ли могли, но, может быть, было письмо.
— Верно, и теперь она позвала его к себе, он поехал, и они помирятся! О, это чудесно! Если бы не отец, как бы я не хотел теперь уезжать отсюда. Болезнь была мне не только во вред: она примирила дедушку с нами. Ведь он посетил меня лишь тогда, после того несчастного случая. В ответ и отец навестил его, и дедушка передал мне через него, что он хотел бы увидеть меня здоровым. Я могу пойти к Маргите, а если она примирилась с отцом, может быть, она ещё раньше придёт ко мне. Сеть разорвана, мы свободны!
— Позвольте, пан Коримский, — сказал Мирослав, — недавно вы были не согласны с моими взглядами, а теперь признаете, что ваша болезнь имеет хорошие последствия. Со временем вы всё больше будете убеждаться в том, что всё, что Господь делает, к лучшему.
По бледному лицу юноши пробежала лёгкая тень.
— Я вас не понимаю, Урзин. Вы так преданно, с таким самопожертвованием и любовью заботитесь обо мне и в то же время, кажется, не только одобряете то несчастье, которое разрушило всю мою жизнь, но хотите убедить меня ещё и в том, что это было необходимо и к лучшему.
Урзин покачал головой:
— Поверьте мне, пан Коримский, если бы я мог взять ваше несчастье на себя, я бы это охотно сделал, чтобы вы не страдали! Но я этого не могу! Единственным моим утешением является твёрдая вера и надежда, что вы через эти скорби получите большое благословение.
Слова молодого человека звучали так убедительно, что на глазах больного выступили слёзы.
— Странные у вас взгляды, но сердиться на вас невозможно. Не будем об этом больше говорить… — Николай огляделся. — Я смотрю и удивляюсь, как хорошо вы устроились здесь в вашей комнатке. А что это там за надписи в рамках? «Прощайте, и прощены будете», — так написано на той картине с цветами?
— Да, пан Коримский, это изречение Господа моего и мой лозунг.
— Ваш лозунг? Вы всё прощаете? Ведь это не всегда возможно, не так ли?
— Своими силами это никогда не удаётся.
— А как же?
— Прощающий должен любить; а любовь — лишь от Бога: только Бог может вложить её в сердце человека и сохранить там.
— По вашим взглядам, человек никогда не должен сердиться на другого?
— Не по моим, а по взглядам Иисуса Христа.
— А вот, положим, кто-то вас обидел. Как вы поступите? Разве вы не вправе возмутиться? Неужели Христос осудит вас за это? Ведь вы правы!
— Он учит: «Любите врагов ваших!». Если я сержусь и не имею любви, я нарушаю Его завет любви.
Николай тяжело опустил голову.
— Жить и всегда только любить, и всё прощать — это ещё ди одному человеку не удавалось, — произнёс он после некоторого размышления.
— Но только Ему одному! — Молодой провизор прислонился к печи
— Кто же это, скажите мне?
— Сам Законодатель — Иисус из Назарета.
— О, — юноша покачал головой, — это совсем другое! Это же был Бог, а мы говорили о людях. Или вы верите в Него только как в человека?
— Иисуса Христа невозможно разделить. Те, которые принимают Его только за человека, не в состоянии понять Его точно так же, как те, которые видят в Нём только Бога.
— Скажите мне, во что вы верите, но выразитесь так коротко и ясно, чтобы я мог вас понять сразу.
— Я, пан Коримский, верю в слово: «Ибо так возлюбил Бог мир, что отдал Сына Своего Единородного». Сын Божий тоже является Богом, не так ли?
— Согласен, а далее?
— Чтобы отдать Сына, Бог должен был допустить, чтобы Тот стал человеком и принял наше тело. Итак, Сын Божий стал сыном Марии и человеком. Евангелисты описывают нам, как этот человек — Иисус — жил, страдал и умер. Его лозунгом было: любить и прощать! Он один явил нам любовь Отца и Его прощение. До Его пришествия было десять законов. Он соединил их в одно: любить Бога больше всего, а ближнего — как самого себя.