И вдруг мирная полковая жизнь оборвалась Пришло известие, что Наполеон бежал с острова Эльбы и, триумфально пройдя по Франции, появился в Париже, а король Людовик бежал, не оказав никакого сопротивления. Конгресс в Вене был прерван, и русские войска получили приказ спешить к границам Франции. В начале апреля гвардия выступила в поход.
В Петербурге для охраны казарм оставалась некомплектная рота, командование которой принял Непейцын.
— Нынче снова радуюсь, что уговорил вас не идти в отставку, — сказал, прощаясь у заставы, Потемкин. — Знаю, как хотите быть с нами, но даю слово, если война затянется, вызвать к полку…
«Неужто снова братские могилы?» — думал Непейцын, провожая глазами ряды семеновцев.
Но война не затянулась. Англичане и пруссаки разбили Наполеона при Ватерлоо, и гвардия остановилась в Литве, ожидая распоряжений. А в Вене опять начали спорить дипломаты.
В эти дни, слушая рассуждения мужа о европейской политике, Софья Дмитриевна не раз вздыхала о непоседливом Федоре, который в такое бурное время оказался во Франции. Сергей Васильевич тоже тревожился, но не поддерживал разговора, потому что был недоволен своим бывшим слугой. Всего один раз, по приезде в Париж, написал, что родители капитана Тинеля, а также Мадлена здоровы и что, уже вдвоем, собираются в обратную дорогу.
— Не то сердит, что, видно, в Париже решил остаться, — сказал как-то Непейцын, — а что написать об этом не почел нужным и не известил о получении вольной — документа, достаточно важного.
— Ах, друг мой, может быть, пока собирались с Мадленой в путь, тут и наступили беспорядки от появления Наполеона, а потом война, — возразила Софья Дмитриевна.
Было у Сергея Васильевича о чем печалиться и помимо, может, благополучной судьбы Федора. Из письма Захавы узнал, что в Туле скончался генерал Дорохов — милый приятель его Ваня, сорвиголова. Умер, несмотря на лечение кавказскими водами, на пособия искусного доктора Баумгарта, от последствий пустяковой, казалось, раны. И завещал похоронить себя в отвоеванном им у французов городке Верея. Вот уж кто жил и умер, как древний герой Ахиллес… Явно начала сдавать Марфа Ивановна, которой шел седьмой десяток в исходе. Очень тревожилась за Сашу, который теперь оказался в оккупационном корпусе в Нанси, и бог весть, доведется ли с ним свидеться.
— Зато он батарейный командир, бабушка, и Владимирский кавалер, — утешал ее Яша, наконец поступивший в канцелярию коменданта и целые дни гнувший спину над бумагами, отчего доля брата представлялась ему особенно почетной и завидной.
Но Марфа Ивановна стояла на своем:
— По мне, Яшенька, будь вовсе без чинов, да около нас, как ты или Петя.
— Я Петю душевно люблю, — возражал Яша, — но можно ли сравнить нашу долю с Сашиной? Нам одна порча глаз, а там риск и слава!
— Петя до денег дошел и почет ему предвидится. Ужо и ты, Яшенька, что-нибудь выслужишь, — утешала внука Марфа Ивановна.
Действительно, Доброхотов в прошлом году с отличием окончил курс в Академии, а с осени был назначен преподавать ученикам «резьбу по твердым камням» с жалованьем в пятьдесят рублей в месяц. Ему сулили звание академика, и заказы на камеи и печати не переводились. Верно, от этих успехов Петя наконец-то несколько окреп телом, стал заботиться о костюме. Однако Софья Дмитриевна справедливо говорила о нем: «Трудолюбив, как пчела, робок, как лань». Придя на Пески, Доброхотов, никогда не сидевший без дела, просматривал какую-нибудь книгу или рисовал для работ на камне, умно и охотно разговаривая с хозяевами дома. Но стоило прийти постороннему человеку, как он тушевался и уходил.
— Таков и в Академии, — говорил Иванов. — Лучший скульптор-резчик у нас, а перед любым начальством немеет, будто ремесленник, к приставу кликнутый. Одна надежда — что умение собственное его утвердит. Я-то знаю, как трудно робость проклятую одолеть.
Первым из семеновцев у Непейцыных появился Краснокутский — приехал в отпуск для совета со столичными медиками.
— Главная моя болезнь — что надоело в местечке глухом жить и солдат экзерсициями мучить, — признался он полковнику. — Вы не представляете, до чего в угоду великому князю Константину наши начальники корпусные строевую выучку, которой и обезьян затруднять стыдно, за важнейшее для полководца выставляют! Только и занятий, что выправка, позитура, стойка, маршировка с дирекцией, приемы по темпам… Тем утешаемся, что, сказывают, после конгресса государь братца в наместники варшавские прочит и тем от нас удалит. И как, знали бы вы, все фрунтоманы на наш полк злы, что офицеры солдат не бьют, а придраться по строю не к чему. Просто крамолу в том видят!..