— Дерзость, одной низкой душе свойственная, — продолжал Холмов с жаром. — На гроб жертвы своей полюбоваться приехал.
— Почему жертвы?..
— Потому что генерал мой — муж честности совершенной, похоронить которого едва достало трехсот рублей, кои оказались единственным его сбережением, был графом перед государем несправедливо обнесен. Всклепал, будто хлеб для войск в 1813 и 14 годах покупался в недостаточном количестве и по небывало высоким ценам, хотя все знают, что министерство финансов задерживало отпуски сумм и что иных цен во время войны, когда работников не хватало, быть не могло. А подлинная вина Николая Осиповича состояла в нежелании спину перед графом гнуть, в прихожей его часами высиживать, льстить ему и, главное, места провиантские отдавать протеже госпожи Пукаловой. Генерал Лаба просил следствия, чтоб невинность свою перед государем и потомками засвидетельствовать. Наряжено было таковое под начальством Шванбаха. Сей клеврет графа бессовестно подтвердил, будто казне нанесен убыток до ста тысяч рублей по нерадивости Николая Осиповича. Заметьте — злоупотреблений и он не сыскал!.. Сие было объявлено три недели назад. Генерал мой сочинял апелляцию в Сенат, когда пристигла его кончина… — Холмов помолчал и закончил, вставая: — Пожелаю вам как можно от сего страшного человека отдалиться. А я радуюсь, что еду на Кавказ, где он еще не властен…
Этим вечером на Песках заседал семейный совет. Непейцын предполагал ехать в Ступино с Софьей Дмитриевной по первому санному пути и прислать крестьянский обоз за мебелью и прочим, что упакует и отправит отсюда Филя. Но именно он предложил другой план.
— Не лучше ли нам с Ненилой вперед ехать, а вам по весне? Дом Семена Степаныча всего о трех покойцах, да и тот староват, — сказал Филя. — Когда из Лук съехали, они только рассуждение про ремонт завели, а тут война. Там рамы плохи, крыльца и крыша кой-где. Самое малое к тому дому надобно второй такой прирубить, чтоб гостиная, спальня да людская поместились, раз дяденькину комнату вы, верно, под кабинет возьмете. А следственно, как приеду, дерев рубку начинать пора.
— Я думал, ты здесь при мастерстве своем остаться захочешь, — сказал Непейцын.
— Нет, Сергей Васильевич, поздно нам отдельную жизнь начинать. По шестьдесят обоим, и никого нету, окромя вас с Софьей Дмитриевной. Столярной работы и в новом дому немало, а ей в ключницы бы. Авось с Аксиньей не раздерутся.
Так что извольте Ермолаю отписать, чтоб слал двое дровней под нас с верстаками, и план дому прикиньте. Расчесть надобно, сколько лесу готовить.
Через неделю командир полка пригласил Непейцына к себе.
— Полагаю, что решение дела самолучшее, — сказал он. — Вы отставлены с чином генерал-майора и пенсионом полковничьего жалованья.
«Неужто опять Аркащей наколдовал?» — подумал Сергей Васильевич и спросил: — Сия весть пришла от корпусного командира?
— От него, — кивнул Потемкин. — Но я, правду сказать, немного схитрил. Боясь, что давний приятель чем-нибудь вам под конец насолит, навел справку, когда он на Волхов отъехал, после чего прошение генералу Васильчикову повез. А нынче он мне рассказал, что государь просмотрел копию послужного списка, к прошению приложенного для справки о службе вашей, и сказал: «Во всех трех родах войск с честью послужил, ногу и здоровье потерял, а имения за ним и ста душ нету. Так пусть же хоть величают его как почетней…» Поздравляю, ваше превосходительство!
Вскоре после нового, 1817 года отбыл первый обоз в Ступино, и начали помалу готовиться к отъезду Непейцыны. Разбор и укладка вещей сделались повседневным занятием. После слезного прощания ушел в полк денщик Гурий.
— Не было мне лучше жизни, как в вашем дому, — сказал он.
— После отставки приезжай к нам доживать, — позвал Сергей Васильевич.
— Покорно благодарю. Покуль генерал Потемкин нами командует, то и служить можно, — ответил Гурий. — А вот дадут им новый чин да переведут повыше, тогда — хоть в прорубь. В других полках слыхали, что деется? Мне ведь девять лет дослуживать — тысячу раз помереть поспеешь…
Перед упаковкой посуды дали прощальный обед семеновцам. Собралось тридцать офицеров с генералом Потемкиным во главе. Служили шесть денщиков — тоже все походные товарищи. Обед прошел весело, пили за здоровье хозяев, за полк, за его командира. Непейцыну поднесли серебряную вазу с золоченой надписью «Кульм».
После обеда все разъехались, кроме офицеров третьей роты — недавно произведенного в полковники Краснокутского, поручиков Якушкина и Толстого. Перешли в кабинет, взялись за трубки.