Не думать, не думать! Скоро и так все выяснится.
Отвлекла бабка, что впереди, на обочине дороги в свете фар нарисовалась. Бабушка с корзиной. Обернулась на свет, но знака не подала… не решилась, видимо. Сам же Костя остановиться не догадался.
— Тормози! — приказным тоном выдал Иван.
— Не семафорит. Может, прогуляться перед сном старушка вышла.
— А я говорю, остановись!
— Да ты че, мне указывать будешь?
Ходорков рванул ручной тормоз. Двигатель заглох. Машина встала, развернувшись поперек дороги.
— Смотри, хорошие у тебя тормоза, — как бы удивляясь этому факту, сказал Иван и открыл дверцу. — Бабушка, садись.
— Вот, спасибо, сынок. — Она сама попыталась открыть заднюю дверцу и не смогла. Иван вылез из машины помочь ей.
— А, это вы, Евдокия Семеновна, — он узнал старушку.
Она была его первой учительницей. Это именно она каллиграфическим почерком выводила на доске первые слова, которые он записывал в свою тетрадку. «Мы — не рабы, рабы — не мы».
— Куда это вы, Евдокия Семеновна?
— К дочке. Яички, вот, отвезу — накопились. Да и по внучке соскучилась. У них и переночую.
Не понял он, признала она в нем бывшего ученика или нет, да и какая разница. Можно было, конечно, напомнить. Мол, Евдокия Семеновна: «Мы не рабы, рабы не мы — не так ли?» Но смолчал. И водитель молчал. В его взгляде — оскорбленное недовольство. Ничего, прихлебатель директорский. Довезешь! Не на себе же.
Вот и центральная усадьба. У двухэтажного дома для малосемейных высадили старушку.
— Спасибо вам, — она обратилась к водителю. — А то я пешком бы сколько шла. Возьмите себе яичек, куда вам положить.
Костя покосился на Ивана и процедил:
— Оставьте на сиденье.
Поехали дальше.
— Ну вот, все путем: подкалымил, — не удержался Иван. — А то не хотел везти.
— Подумаешь, яички, — пробурчал Костя. — И че потащилась на ночь глядя? Сидела бы дома, смотрела телик.
Иван не стал с ним спорить, но ему было ясно: если б Евдокии Семеновне некуда было бы «таскаться», она давно бы померла от тоски и безделья.
Частный магазин, которым заведует отставной подполковник, служивший раньше в Германии, снабженец. А от магазина бредет одинокая фигура, неустойчиво передвигая ноги. Иван всмотрелся…
— «Призрак коммунизма» по деревне бродит, — определил более молодой и зоркий Костя.
— Стоп, машина! — прокричал Иван. Он тоже признал бывшего директора.
Костя, подчинившись, остановился. Побоялся, что этот беспредельщик опять рванет ручной тормоз с непредсказуемыми последствиями. Так и перевернуться недолго.
— Довезем до дому. Не лето. Замерзнет еще мужик посреди деревни.
— Ну, опять двадцать пять… — начал Костя.
Но Иван уже вышел из машины. Он подтащил старика и загрузил на заднее сиденье. Костя, ворча и ругаясь, стал маневрировать, чтобы развернуться. Бывший директор жил в начале деревни — в доме, который они уже проехали. Кепку, а может, уже шапку он где-то потерял, сиво-темные волосы торчали во все стороны, давно небритая щетина на щеках соединилась со спутанной бородой. Дошел до ручки Карлыч, обносился, на коже струпья выступили. Вообще-то по годам он не такой еще старый. Если б не педагогический стаж, ему бы и сейчас работать пришлось или бомжевать без пенсии. Но факт, что возраст бывшего директора быстро приближается к критической отметке в пятьдесят девять лет, которые нынче отведены для жизни российскому мужику (даже если он и немец).
— Крепись, Карлыч, — Иван тоже сел позади и одной рукой, приобняв, поддерживал нового пассажира. — Может, тебя в фельдшерский пункт свезти?
— Вы вежливы, молодой человек, — сказал Генрих Карлович, совершенно не признавая соавтора «манифеста». — Другие предлагают упрятать меня в сумасшедший дом.
— Да ну…
— А я, как видите, в здравом уме. Только не справился со своей основной задачей.
— С какой задачей ты не справился, Карлыч?
— Так ведь мы, философы, до сих пор только объясняли мир, а задача заключается в том, чтобы преобразовать его.
От него разило перегаром. Даже Костя впереди унюхал и поморщился.
— Слабое средство вы, Генрих Карлович, выбрали, — пробурчал он. — Лучше б кокаину нанюхались. Тот сильнее мир преобразовывает.
Бывшего директора приняла у них прямо на улице за калиткой супруга, Евгения Батьковна. Миловидная женщина, тоже в прошлом педагог, из городской интеллигентной семьи; однако вот уехала же сюда в деревню, за своим возлюбленным.