Время от времени поднимался какой‑нибудь толстяк и рассказывал невероятную ерунду из области своих семейных или любовных переживаний, пересыпая её грубыми шуточками и словечками бродвейского арго. Почему эту ерунду надо было говорить именно утром?
Потом обо мне был зачитан небольшой докладец, разъяснявший публике мой жанр и творчество, после чего мне пришлось выступать.
Не будем говорить о том, как я пел. Меня легко поташнивало от этих разговоров, от вида яичницы, которой я терпеть не могу, от папирос натощак и всего этого добродушного кретинизма. Аплодировали они тем не менее щедро. В вечерних газетах были приведены фамилии всех финансовых тузов, бывших на завтраке, и среди этих мешков с золотом робко серела моя скромная фамилия, как бедная родственница за богатым столом…
Вторым событием, произведшим на меня неизгладимое впечатление, были голливудские похороны.
Как‑то на одном из «парти», устроенном моими друзьями по случаю моего приезда, мне пришлось познакомиться с молодой, красивой американкой М. Жена одного из магнатов кинопромышленности, богатая, избалованная и по-американски независимая, она положительно не знала, что с собой делать. Актрисой она не была — муж не позволял ей сниматься, и её время не было заполнено ничем, кроме портных, парикмахеров и покупок в магазинах. Обычно она устраивала у себя «парти» или её приглашали на них почти ежедневно. Как большинство таких свободных американок, она пила с утра до вечера джин и носилась по Голливуду на своей машине, которой правила сама. Ездила она очень смело, чтобы не сказать больше.
Однажды сев с ней в машину, я дал себе слово никогда больше этого не делать. Она мчалась, как гонщик на состязаниях.
— Вы когда‑нибудь убьётесь, дорогая! — сказал я ей.
М. только рассмеялась.
— Это будет самым лучшим выходом из моего положения.
Она была разочарована.
Пустая, бессмысленная и бесцельная жизнь богатой и ничем не занятой женщины, по-видимому, тяготила её. Иногда я рассказывал ей о Советской России, о том, как трудятся там женщины. Она слушала, полуоткрыв рот, мечтательно вздыхая.
Однажды ночью, после одного из таких «парти», она, находясь под сильным влиянием алкоголя, села в машину и разбилась.
На другой день её хоронили. Я послал ожерелье из гардении и поехал в «Фенераль бюро», где были назначены похороны.
В большом, похожем на католический собор сводчатом зале собрался весь Голливуд. Артисты, писатели, художники, директора — все, кто был так или иначе связан с деятельностью её мужа, пришли отдать М. последний долг. Люди разместились на дубовых скамьях и тихо разговаривали, обсуждая происшедшее. Перед нами было что‑то вроде сцены или эстрады, задёрнутой толстой бархатной занавесью. Минут через десять раздался удар гонга. Занавес раздвинулся, и перед моими глазами предстала… живая покойница!
Она сидела, положив ногу на ногу, на табурете за стойкой бара и держала в руке бокал. Сзади стоял живой бармен и наливал что‑то в коктейльницу. Она была причёсана, нарумянена, напудрена, в длинном вечернем платье, с широко открытыми глазами и улыбалась страшной неживой улыбкой, на шее её было моё ожерелье. Я окаменел от ужаса.
Потом, много позже, мои друзья объяснили мне, что в Америке, когда похоронное бюро берётся за похороны, оно спрашивает родственников:
— В каком виде вы хотели бы видеть покойницу в последний раз?
Если женщина была хозяйкой, её показывают в домашней обстановке, если она была хорошей матерью и любила детей — в детской и т. д. В данном случае киномагнат, привыкший видеть свою жену всегда за стойкой бара, хотел, чтобы именно в таком виде предстала она перед ним в последний раз.
Была мёртвая тишина. И вдруг с хоров полились звуки музыки. Оркестр, приглашённый из её любимого ресторана, играл любимые вещи покойницы. Сперва «Очи чёрные», потом «Две гитары» и, наконец, фокстроты.
Через несколько минут появились лакеи, которые разносили гостям на подносах её любимый коктейль и сандвичи.
— Танцуйте, танцуйте! — истерически выкрикивал её муж. — Она так любила танцы!..
Между прочим, кладбище в Голливуде, наверное, самое красивое в мире. Оно представляет собой огромный парк с газонами, весь в цветах и редчайших деревьях, без единого креста или памятника. Каждая могила имеет только небольшую бронзовую доску, чуть наклонно вкопанную в землю, с именем покойника, и больше ничего. Вокруг цветы. Плакучие ивы. Пальмы. Если не присматриваться к газонам, то кажется, что это просто парк для публики. Там похоронены все экранные заезды, в своё время ушедшие из жизни. Я видел могилы Барбары Ламар, Рудольфо Валентино, Дугласа Фербенкса и других.