— Какое расстояние между войсками Рокоссовского и Чуйкова? — спросил Паулюс.
Прикинули по карте: оказалось, напрямую не более десяти километров. Смотрели на карту и молчали. И в этом молчании было больше смысла, чем в том, если бы они со всей своей профессиональной выучкой разбирали и осмысливали истинное положение своей армии.
— Чуйкову что-нибудь удалось?
— Атакует…
— Генералу Чуйкову что-нибудь удалось? — с чуть заметным неудовольствием переспросил Паулюс.
На этот раз он изменил своему кажущемуся спокойствию: его очень встревожил назревающий выход Рокоссовского к Волге через высоту 102. На север от этой высоты, в районе заводов, действовали крупные силы армии под командованием генерала Штреккера. Эти силы, по убеждению Паулюса, могут сражаться еще довольно долго и небезуспешно.
Шмидт, угадывая ход мыслей командующего, уверенно заявил, что генералу Рокоссовскому не удастся быстро, как он того хочет, расчленить армию в районе Мамаева кургана.
— Что значит не быстро? Это не военный язык, — заметил Паулюс.
— Я вам доложу… Через двадцать минут.
В его голосе звучали деловитость и привычная строгость. И чем быстрее шестая шла к своей гибели, тем рьяней усердствовал начальник штаба на своем посту. Шмидт как будто боялся самого себя, а быть может, не столько себя, сколько фарисействовал перед подчиненными ему офицерами и генералами, дабы у них не возникло подозрения насчет его слабости и упадка духа в этот грозный час, и он, усердствуя сверх меры, впадал в суетливость и казался смешным и неловким, чего не мог не заметить Паулюс, к которому он заходил чаще, чем нужно, пытаясь как можно лучше понять своего командующего, о чем он думает, как намеревается поступить со своей судьбой. Это, возможно, больше всего занимало Шмидта и составляло главный его интерес, поскольку поведение Паулюса могло сказаться на его личной судьбе. Ведь ему доподлинно было известно, что некоторые генералы советовали Паулюсу издать приказ в плен генералам не сдаваться, а покончить жизнь самоубийством. Паулюс отклонил это предложение и предоставил генералам право распорядиться своей судьбой по своему усмотрению.
Шмидта это устраивало. Он, возможно, уже с того часа начал использовать предоставленное ему право насчет своей судьбы. Он потихоньку, освобождаясь от громоздких вещей, стал укладывать в небольшой чемоданчик необходимые вещи, которые ему нужны во всякой обстановке, в том числе и в плену, с чем уже внутренне смирился и держал это в глубокой тайне.
Полки дивизии Родимцева готовились к штурму северо-восточных склонов Мамаева кургана. Батальону Лебедева было приказано атаковать водоотстойники городского водопровода, которые находились на самой макушке высоты и господствовали над окрестностью. Из серых бетонных водоемов немцы могли вести огонь вкруговую. Бассейны пытались порушить из артиллерии, их бомбили самолеты, но все это мало помогало, потому что баки (их было два), заглубленные в землю, выглядывали на поверхность узкими кромками, из-за которых немцы, ощетинившись стволами пулеметов и автоматов, легко разили огнем всякого, кто пытался одолеть высоту в лобовую. Приходилось искать путей менее жертвенных.
Лебедев, устроившись под бетонным мостом, перекинутым через железнодорожное полотно, отдавал последние указания старшему лейтенанту Драгану. Драган, после того как с Голодного острова перебрался на левый берег Волги, зашел в санбат своего полка. Там ему обработали раны на руках, и он, малость передохнув, через три дня возвратился в свой полк.
Полковник Елин, не веря своим глазам, долго разглядывал похудевшего и осунувшегося Драгана, у которого правая рука висела на повязке, а левая, строго по стойке, прилегла к замызганной штанине.
Полковник, не сводя с Драгана своего изумленного взгляда, подошел к нему и, положив ротному на плечи свои крупные руки, крепко обнял его и, усадив рядом с собой, забросал вопросами.
— Что стало с Червяковым? С его заместителем Федосеевым? Какова судьба ротных?
Драган, тяжело помолчав, с грустью доложил, что всех командиров, судьбой которых интересуется полковник, всех (кроме Федосеева) эвакуировали за Волгу — они были ранены или контужены.
Елин долго молчал. Глубокая тоска, звучавшая в словах Драгана, подняла в душе полковника горечь об утрате хороших, боевым временем проверенных людей. Да, батальон блестяще выполнил свою задачу. Почти десять дней бойцы и командиры бились в окружении. Гвардейцы не пропустили врага к центральной волжской переправе, они позволили выиграть время полку и всей дивизии. Все это так, но трудно было смириться с фактом потери батальона.