— Да ведь он не один поедет, — нерешительно возразила Марфа Петровна.
— Пусть дедушка едет. Выполнит приказ — хорошо, а не выполнит — нас это не касается, — помолчал, а потом опять за свое: — Бабушка, как я могу идти против себя?
— Знаю. Все знаю. Характер у вас у всех один — не своротишь, когда что задумаете, — сдалась Марфа Петровна.
В землянку вошли Иван Егорыч и Анна Павловна. Увидев невестку, Марфа Петровна обрадовалась подоспевшей подмоге:
— Вон, вояка твой, опять в город собрался.
— Аннушка тоже поедет с нами, — прервал ее Иван Егорыч.
К удивлению всех, Марфа Петровна не стала отговаривать невестку от опасного пути.
— Видно, чему быть, того не миновать, — покорно проговорила она, да и то больше для собственного успокоения.
И когда опустела землянка, Марфе Петровне стало не по себе. Она, кажется, никогда еще так остро не чувствовала своего одиночества, как сейчас. Наскоро собрав в узелок белье, Марфа Петровна оделась потеплее и решительно вышла из землянки.
— Ваня, Аннушка! — окликнула она своих. — Задержитесь на минутку. Белье забыли. Белье. Ведь ночь… вода… замочиться недолго.
Иван Егорыч торопился. Не оглядываясь, он спросил:
— Петровна, ты куда собралась?
— С вами, — решительно сказала она.
Ночь была темная, холодная. В трудный путь отправились десятки весельных лодок с военными грузами. Иван Егорыч был старшим пяти лодок, груженных патронами. Свою лодку, флагманскую, он загрузил медикаментами. Лодки, держась левого берега, шли с небольшими интервалами. Иван Егорыч приказал старшим в точности выполнять его указания. Ледяная «каша» мешала плыть, сокращала скорость. По Волге, словно по трубе, тянул сырой холодный ветер. Над Волгой время от времени вражеские самолеты развешивали осветительные бомбы, и тогда становилось светло как днем. Тогда Иван Егорыч командовал:
— Ложись!
И все замирали. Гасла ракета, и вновь слышался голос Ивана Егорыча:
— Вперед!
И опять поскрипывали уключины. И опять наступало настороженное молчание. Марфа Петровна, не выдержав тягостного молчания, умоляюще прошептала:
— Ваня, а ты не молчи, говори. Все будет легче.
— Не дрожи раньше времени, — с легким раздражением промолвил Иван Егорыч. — Вот когда враг приметит да трахнет, тогда держись, Марфа Петровна.
— Ваня, не накликай беды.
Неожиданно загудел вражеский самолет, и скоро в небе повисла гирлянда ракет. Свет от ракет до того был ярок, что Марфе Петровне казалось, что она насквозь просвечивается. Она опустила голову и утопила свое лицо в узелок с бельем. Анна Павловна, зажмурившись, сидела рядом с Марфой Петровной. В эту минуту ей хотелось вернуться на левый берег и уехать в колхоз к Машеньке. Иван Егорыч, полусклонившись, видел все: и людей, и лодки, и трубы затонувших баркасов. «Все на виду», — думал он. «Выглядывай, целься, стреляй». Послышался противный вой мины.
— Заметили, сволочь, — выругался Иван Егорыч.
— Потише говори, — просила Петровна.
— Теперь, мать, можно и кричать, и орать.
Погасли ракеты, и Волгу залила тьма. Но так было недолго. Река вновь засверкала взрывами.
— Вот как! — сердито произнес Иван Егорыч, как будто хотел позлить врага. — Давай-знай бесись, сволочь. Все равно пойдем своим курсом.
Раздался новый взрыв, вскинувший глыбы воды. Вода окатила Лебедевых. Иван Егорыч сказал:
— Алеша, отливай. Петровна, помогай. А ты, Аннушка, правь.
Мины то не долетали, то перелетали, но падали близко к лодкам, следовавшим одна за другой. Иван Егорыч шепнул Алеше:
— Ощупай борта.
Алеша с живой готовностью принялся исполнять приказание деда. Не прошло и минуты, как Алеша испуганно прошептал:
— Дедушка, две пробоины. Одна большая, другая — поменьше.
— Аннушка, подай из кормы паклю. А ты, Алеша, ножом ее… Петровна, веселей работай.
— И так стараюсь. Видно, вещий сон подсказал мне ехать с вами. Алеша, у тебя поддается?
— Одну пробоину уже забил, бабушка.
— Ну и хорошо. А с другой и того скорее справишься. Туже, туже заколачивай.
— Есть, бабушка, туже!
Лодки, следуя за флагманом, плыли дальше, шли к своей цели. С какой-то лодки послышался крик о помощи.
— Аннушка, правь направо, — приказал Иван Егорыч. — Алеша, приготовь багорок.
Алешу залихорадило. Теперь, кажется, и для него наступило время настоящих дел. С лодки вновь донесся крик:
— Тонем… То-не-е-ем!..
— Это Петрович, — заволновался Иван Егорыч. — Держись! И-де-е-ем! — шумел он в темноту.
Скрипели уключины, шуршали льдинки у бортов, сверкала Волга от взрывов. На помощь лодочникам пришла советская артиллерия, открыла огонь по вражеским минометам.
— Теперь не пропадем, — обрадовался Иван Егорыч. — Не пропадем!
Когда Иван Егорыч подъехал к терпящим бедствие, он не мог понять, каким образом Петрович стоит в воде и не тонет. Сама лодка почти доверху была залита водой. Иван Егорыч, подчалившись, строго предупредил:
— Петрович, за борт не цепляйся. Можешь и нас потопить. Скинь в воду один-два ящика.
В Волгу один за другим булькнули три ящика с патронами. Лодка малость поднялась. К месту происшествия подошла еще лодка. Иван Егорыч приказал старшему причалиться к борту тонущей лодки и взять раненого.
— Другого возьму я. Где остальные лодки? Эй, на лод-ка-а-ах! — окликал Иван Егорыч.
Он находился в том возбужденном состоянии, в каком забывается все на свете и остается лишь дело, кипение.
— Аннушка, перевяжи раненых, — указывал он, — Алеша, пересядь ко мне. Я возьму раненого под мышки, а ты — помоги.
Раненый застонал… Это был еще неокрепший юноша, не однажды ходивший с лодочниками в ночные рейсы. Анна Павловна, перевязывая юношу, сказала, что подростка следует как можно скорее доставить в госпиталь. Время давно перевалило за полночь, и надо было торопиться. Иван Егорыч решил оставить раненого на острове с Аннушкой и Петровной. Паренька вынесли на берег и положили на разостланный плащ.
С Алешей Анна Павловна простилась молчком, с тяжелыми всхлипами. Отрываясь от него, сквозь стиснутые зубы просила:
— Алеша, береги себя. Береги, милый.
Лодки отчалили. Две женщины и раненый подросток остались на песчаной косе у острова Крит. Анна Павловна с великим усилием подняла подростка на руки и понесла его к поселку. Марфа Петровна заходила то с одной стороны, то с другой, помогая невестке нести раненого. Анна Павловна знала, что промедление грозит юноше смертью, и она, изнемогая, все шла и шла. Войдя в поселочек, ей хотелось упасть и, не шевеля ни одним мускулом, не произнося ни единого слова, отдыхать и отдыхать. Уложив подростка на свое пальто, она, пошатываясь, побрела в поселок.
— Надо найти людей. Они помогут нам доставить его в госпиталь, — сказала она Марфе Петровне.
Атаки немецкой армии длились десять суток, двести сорок часов. Полки армии Чуйкова поредели. Многие бойцы и командиры вышли из этого боя с седыми висками. Город был еще окутан дымом, стрельба слышалась отовсюду, и все же генералы чувствовали, что бой стихает, вражеский натиск надорвался. Командарм позвонил генералу Медникову.
— Поздравляю, Петр Ильич, и выражаю вам мою самую искреннюю признательность. Да, да. Не скромничайте. Что? Бой? Да, бой еще идет, но как? С хрипом, одышкой.
Потом командующий позвонил Родимцеву. Ему тоже воздал должное. За полчаса, не более, он обзвонил все свое хозяйство и каждому командиру нашел доброе слово.
Бойцы Лебедева из пульроты, поняв, что вражеское наступление отбито, и гордые своим солдатским счастьем, тотчас завели с гитлеровцами перекличку.
— Кому теперь Волга буль-буль? — кричали они в водосточную трубу. — На Волге начали, на Шпрее прикончим. Согласны? Зеер гут!
Немцы огрызались одной-двумя пулеметными очередями и замолкали, а бойцы, не унимаясь, дразнили «завоевателей».
— Хороша ли наша «катюша»? Не хотите ли в «катину» баньку? Парку нет, зато жарку вдоволь.
И долго, быть может, солдаты еще донимали озлобленных гитлеровцев, если бы командир роты не приказал прекратить «бестолковую дискуссию». Он изнемог в этом бою, и ему все еще не верилось, что настало время передышки.