— Передняя линия раздроблена. Огонь артиллерии ужасен. Помочь ничем не могу.
Из штаба Паулюса генерал Шмидт отвечал:
— Замысел русских не раскрыт. Наши резервы будут введены своевременно.
— Фланг дивизии обнажен, — предупреждал об опасности Дробер.
Начальник штаба Шмидт, нервничая, кричал:
— Вы генерал или кто?
— Повторяю, огонь русских невыносим. Пролом неизбежен, если не принять срочных мер.
— Что делает русская пехота?
— Огонь артиллерии закрыл все.
— Танки обнаружены?
— Ничего точного не могу доложить. Но совершенно ясно, что танки должны быть. И, безусловно, в крупных соединениях.
— Я вас спрашиваю: вы командир дивизии или английский дипломат? — не стесняясь, грубил Шмидт.
— Отказываюсь говорить определенно. Могу твердо сказать одно: русские подготовили удар огромной силы.
— Русские предприняли наступление на вашем участке. Что вы на это можете сказать?
— Я готов отвечать за все перед фюрером, но прошу учесть фактор времени.
— Об ответственности будем говорить несколько позже, а сейчас извольте командовать и быть готовым принять на себя любой удар. И не только принять, но и отразить атаки русских.
В штабе немецкой армии беспрерывно работали телефоны. Перестукивались рации. Приказы шли в соединения несколькими путями. Офицеры оперативного отдела не успевали обрабатывать донесения, но главного в них о русских нельзя было вычитать.
В эти минуты и часы Паулюс был немногословен, приказания отдавал короткими, сухими фразами. Он во всем был сух. Сух в движениях, в приказах и беседах с офицерами. Начальник штаба Шмидт, докладывая, говорил:
— Двадцать второй танковой дивизии, расквартированной в Чернышково, приказано готовиться к маршу. Такое же приказание отдано первой танковой дивизии, расположенной в Перелазовской.
Паулюс слушал молча. Его брови приподняты, а взгляд, сухой и жесткий, устремлен в пространство. Он что-то решал и слушал генерала рассеянно. С подчеркнутой сухостью, будто в горле что-то коротко треснуло, спросил Шмидта:
— А достаточна ли оперативная глубина для затяжной обороны?
— Вполне. Русские завязнут в укрепленной полосе.
— Вы уверены в этом?
Паулюс в упор посмотрел на Шмидта. Тот, несколько помедлив, уже менее уверенно сказал:
— На первый случай мы имеем резервы. При наших транспортных возможностях…
Паулюс заметил:
— Возможность — не реальность. Понятна ли вам русская операция? — Паулюс резко поднялся и встал. — Русские хитрят. У них каждая операция своеобразна.
— Вы хотите сказать, что русский замысел может быть неожиданным для нас?
— Да, как неожиданно и само наступление. Что делает разведывательная служба? Где работа лазутчиков? Нам уже пора знать, кто вступил в командование Донским фронтом.
— Донским фронтом командует генерал Рокоссовский.
Паулюс резко повернулся к генералу Шмидту.
— С этого, мне кажется, и надо было докладывать, — и, бросив осуждающий взгляд на Шмидта, прошел к оперативной карте. Смотрел долго и напряженно.
Генерал Шмидт как бы между прочим тихо промолвил:
— В районе операции находится генерал Василевский.
— Что?.. Когда это стало известно?.. Та-ак, — взволнованно протянул Паулюс и, вернувшись к столу, громко сказал: — Немедленно радировать фюреру. Да, да — немедленно.
Раскрылась дверь. У порога остановился высокий, стройный полковник. Это был Адам, первый адъютант Паулюса.
— Что случилось? — спросил Паулюс полковника.
— Русская пехота пошла в атаку… И танки, господин командующий…
— Теперь ясно, — с легким раздражением проговорил Паулюс. — Теперь, кажется, ясно. Так и доложить фюреру: «Русская пехота атакует. И танки».
…Семьдесят шестая стрелковая дивизия Юго-Западного фронта поднялась в атаку под звуки военного марша. Это была не атака в обычном смысле, а нечто похожее на ураганный шторм, с той лишь разницей, что здесь бушевала не бессмысленная сила стихии, а люди в едином порыве, стремительно, как пуля, как пушечный выстрел, кинулись в атаку. В первые же минуты солдаты затопили вражеские окопы и в неудержимом натиске добивали вражеских солдат, уцелевших от артиллерийского огня.
Генерал Ватутин, находясь на командном пункте, говорил:
— Хорошо идет пехота. Полковник, передайте мою благодарность атакующим полкам. Сильные огневые узлы противника обходить и, не оглядываясь, двигаться вперед, развивать успех.
И пехота двигалась. Под гусеницами танков хрустели пулеметы, пушки, минометы. Разгоряченные танкисты, выглянув из люка, спрашивали бойцов:
— Ребята, что вам мешает?
Дымят шинели, дымят фуфайки, дымит теплым парком вся пехота. Пороховая гарь вьется в изморози, коптит снежную равнину, першит глотку.
К исходу дня оборонительная полоса противника была пробита навылет на многих участках фронта. И тогда генерал Василевский приказал:
— Вводите в прорыв подвижные соединения.
И они вошли лавой танков, пехоты, кавалерии; и они вырвались на степное раздолье, подняв снежную метель своим железным маршем.
А наутро другого дня двинулись в наступление армии Сталинградского фронта, в один мах прорвавшие немецкую оборону на южном фланге. И тогда-то над армией Паулюса разыгралась железная буря; и тогда-то все затрещало в тылу противника; и тогда-то Паулюсу понятен стал замысел русской операции. И он вынужден радировать Гитлеру:
— Русские предприняли двусторонний охватывающий концентрический удар с обоих флангов. Противник вырвался на оперативный простор огромной массой танков, конницы, моторизованной пехоты. Удары — с семи направлений, что лишает нас возможности создать нужную концентрацию резервов для парирования ударов противника. Некоторые части уже отрезаны и разбиты.
Гитлер приказал Паулюсу:
— Из Сталинграда не уходить. Держать его при любых обстоятельствах. Это нужно по стратегическим и морально-политическим соображениям. Помощь в пути.
Паулюс понял, что до Гитлера не дошло главное, что он не уяснил широты замысла Советского командования.
Штабу Паулюса через сутки обрубили связь со многими соединениями, нарушили тыловые коммуникации, отрезали базы снабжения. На третьи сутки в штабе Паулюса вынуждены были признать, что румынские корпуса уничтожены, а их остатки окружены и насквозь простреливаются русской артиллерией.
— Что делают первая и двадцать вторая танковые дивизии? — спросил Паулюс генерала Шмидта. — Подошли ли к окруженным частям?
— Нет, — коротко отрезал Шмидт. — Они разбиты на подходе русскими танками.
Паулюс приказал:
— Снимите танковые дивизии из-под Сталинграда и бросьте одну в район Советска, другой — в район Нижнего Чира. Магистрали Сталинград — Лихая и Сталинград — Тихорецкая должны остаться в наших руках.
— Подвижные войска генерала Ватутина вышли на реку Чир, — процедил Шмидт.
Паулюс, сбросив внешнюю маску деланного спокойствия, крикнул:
— Это безумие русских! Неужели они в самом деле решили окружить полумиллионную армию? Этого никогда не было и не будет. Карта генерала Василевского будет бита!
…Генерал Василевский, координируя наступление фронтов, приказывал:
— Ставьте танковым и кавалерийским соединениям самостоятельные оперативные задачи. Что не доделают танки, то позже доделает пехота. Развивать успех. Двигаться и двигаться. Разрозненные резервы противника бить на марше.
И войска двигались. Глубина прорыва перевалила за сотню километров. Наступающие армии с каждым часом все туже и туже затягивали петлю на шее немецкой армии.
Люди, измученные вражеской неволей, переставшие радоваться восходу солнца, пугавшиеся дневного света, восторженно встречали полки Советской Армии. Старые люди, опершись о сучковатые палки, стояли на дорогах с непокрытыми головами. А женщины дрожащими руками обнимали бойцов и плакали, вглядываясь в своих освободителей. Плакали и жалобились, что нечем угостить родных сынков — нет ни молока, ни хлеба — все поели злодеи-захватчики. Солдаты, смотря на измученных женщин, развязывали свои сумки, отдавали голодным людям сухари, консервы. Люди отказывались, но бойцы все же отдавали свой неприкосновенный запас и двигались ускоренным маршем, преследуя разгромленного врага.