— Тогда ответь — что важнее? Элегантность или действенность?
— И то, и другое — первостепенной важности.
— Тогда в том, что ты говоришь, есть правда. И все же я нахожу изъяны в твоем цветовом решении мыслеразветвления.
Я наклонился к уху Юрия.
— Кто что в чем находит?!
— Не каждая идея может быть выражена словом, увы, — ответил Юрий. Он говорил шепотом. — Ну, это очень трудно передать.
— А о чем они вообще, черт побери, говорят?
— О тебе.
— Н-да.
И снова голос Прима разнесся в темном зале.
— Неужели это решение так трудно принять?
— Оно абсолютно неприемлемо.
— Так же неприемлема негибкость, косность и слепой отказ позволить водам течь туда, куда они текут. (Последнее, наверное, лингвистически неправильно.)
— И столь же зловредна непоправимая небрежность. Сила, которая протекает через наше сознание, подчиняется каналам, которые все же сдерживают ее в нужном русле. Самый сильный стебель сгибается под ветром.
Я наклонился и прошептал:
— Я знаю, что она имеет в виду. Сила, которая выталкивает росток сквозь землю из зерна, ведет мою машину через день.
Юрий поморщился.
— Извини, что все так туманно и загадочно. Действительно, звучит, как чушь.
— Значит, я больше не имею никакой власти над тем, что тут сейчас творится? Это больше не мой спектакль?
— Ну, не совсем. По крайней мере, не содержание. Может быть…
Видения исчезли.
— Так что же все это значит, Юрий?
Он рассмеялся.
— В этом весь вопрос, правда? Возможно, это связано с тем, что вселенная сама с собой схватилась. Что же касается Космострады — моего личного занятия и головной боли, — то достаточно сказать, что во вселенной, полной тайн, это еще одна тайна. Космострада не существовала, следовательно, ее надо было изобрести. Миллионы разумных рас, на миллиардах миров, а между ними немыслимые расстояния и неумолимые законы физики. Одиночество! Невозможная проблема, которую существа, создавшие Дорогу, решили с помощью науки, которой потребовались миллиарды лет, чтобы развиться. Науки, которая перегнула и сломала все известные законы…
— Юрий, — сказал я, — позволь тебе кое-что сказать. Я по уши сыт метафизикой. Мне совершенно неинтересно. Я хочу знать только одно: что случилось с Дарлой?
— Мне очень жаль, Джейк. Сочувствую твоему горю.
Мне хотелось его ударить.
— А моему гневу ты тоже сочувствуешь?
— Да, конечно… но…
Лицо Юрия стало расплывчатым, потом снова сфокусировалось.
— Не надо, Джейк. Не надо ни грустить, ни гневаться. Ты можешь мне поверить?
— Что? С ней все в порядке?
— Разреши мне употребить выражение, которое, по-моему, родилось в Америке: потом все всплывет.
— Это успокаивает. Я снова спрашиваю тебя: что случилось с Дарлой?
— Это все, что я пока могу сказать. Джейк, пожалуйста, поверь. Пусть у тебя будет немного веры, совсем немного. Если у тебя и есть недостаток, так это то, что ты не можешь ни во что поверить.
Я кивнул.
— Ага. И еще я ковыряю в носу.
— У тебя еще нет никакого почтения ни к чему.
— Нет, жизнь для меня — свята.
— Разумеется.
— Еще одно. Я, если бы не верил, что жизнь абсолютно бессмысленна, немедленно сошел бы с ума.
— Это очень интересно, — ответил Юрий. — Очень немногие люди так думают.
— Я думаю. А теперь слушай. Я должен вернуться к жизни — вернее, к смерти. Я должен был как раз помереть, когда ты так ловко подвернулся. Извини, не люблю быть невежливым, но мне опять пора туда же.
Юрий дружески улыбнулся, протягивая мне руку.
— Не смею тебя задерживать, удачи тебе, Джейк. Так приятно было с тобой познакомиться.
Я пожал ему руку.
— Спасибо, и напиши, когда устроишься на работу.
Я повернулся и пошел прочь, не оглядываясь. Но идти было некуда.
Снаружи не было ничего.
Тяжеловоз не двигался, ни на сантиметр, ни на дюйм. Не было даже звука, только слабое жужжание мотора, которое немного сотрясало пол.
— Что, черт побери, случилось? — спросил Сэм. — Где мы?
Я повернулся.
— А все…
И надо же, тут же, на сиденье Дарлы, сидел Шон. Он ухмыльнулся мне.
— С нами все в порядке. Только шок, — ответила Зоя.
— Нам было очень дискомфортно несколько секунд назад, — сказал Рагна. Возле него сидела Они. Она кивнула. — Но теперь все о'кей.
Я не мог оторвать глаз от Шона. Казалось, никто больше его не замечает.
— Да, — сказал я. — Замечательно. М-м-м… хорошо.
— Ты забыл обо мне, — отозвался из кормовой кабины Кларк.