— Пап, пап! — громко зашептал он, слегка поталкивая отца. Тот заворочался.
— Ваньк? Ты чего?
— Так на демонстрацию проспим!
Пётр сразу вскочил и схватил часы.
— Так ещё четыре только. Ещё часок можно поспать, — и завалился обратно на кровать.
Ванька не успокоился и пошёл уже к деду. А дед как раз не спал — он начищал свой Орден. Ванька, заворожённый, замер. Он обожал эту первостепенную награду, он забывал обо всём на свете, когда дед доставал его.
— Ага, тоже не спиться, пацанёнок? Хороший сегодня день, чтобы долго спать, хороший. Сходим.
— Дед, а расскажи про войну, а?
— Чего ж тебе рассказать?
— Ну, как партизанили вы.
— Да… мало уж, кто в живых остался. Мы ж не молодые все были уже тогда. Потом голод, болезни, плен. Мало осталось, мало. Великая победа была, но и горе тоже великое, — дед Андрей затих и затуманился взором. Ванька не решался тревожить. Он всегда затаённо слушал рассказы деда о войне — ведь они были очень редки, эти рассказы. И отец совсем про войну не говорил, хотя тоже имел награды, успев зелёным юнцом дойти до Берлина. Тяжелой поступью прошлась Война по советскому народу, оттяпав кусок и у Мельниковых. Война была темой священной. И лишь в редкие дни Ванька слышал в разговорах отголоски тех трагических и героических дней. От бабушки и от дедушки.
— А расскажешь, как мост с танками взорвал?
Дед, оторвавшись от нелёгких воспоминаний, улыбнулся:
— Расскажу, Ваньк, расскажу. Как стопарь махану, и не такое расскажу, — он заскрипел, смеясь.
Тут уже и остальное семейство зашевелилось, разбуженное неспокойными родственниками. Бабаня сразу пожурила:
— И что вы всех перебудили, окаянные?
Собиралась колонна отца возле института. Народу толпилось прилично. Ванька с Андрейкой держались рядом, озираясь на взрослых. Особенно волнительно было Андрейке — он взирал уважительно на награды Ванькиного отца и деда.
Прежде, чем колонна двинулась, отдельные граждане успели опрокинуть по стаканчику. А то и по два. Но и без этого царило радостное возбуждение. Готовили транспаранты и флаги. Вскоре пошли. Мальчишкам всё это безумно нравилось. Они были возбуждены своей особой радостью, непонятной взрослым. Их распирала гордость. Это было не чувство толпы, это было ощущение коллектива и плеча товарища.
Но вдруг Ванька омрачился. Он отрешился от событий и ушёл в себя. Вбуздораженный Андрейка не сразу заметил, что друг его поник. Только позже ткнул его локтем.
— Ты чего?
— Да так… чего-то подурнело.
Тут на сына обратил внимание и отец:
— Вань, что случилось, а?
— Да ничего особенно, видать, болезнь ещё не совсем отпустила.
— Э, брат! Тогда домой нам надо ехать!
— Как домой? А гуляния… — разочарованно спросил Андрейка — так роскошно начавшийся Первомай рисковал закончиться зелёной тоской в деревне.
— Не, пап, нормально всё ж, говорю. Так чего-то слегка, — отнекивался Ванька, сам нежелавший возвращаться раньше вечера.
Но весь день он так и ходил смурной, лишь изредка озаряясь настроением праздновавших москвичей и гостей столицы.
Вечером они вернулись все вместе, и слегка подвыпивший дед тоже был с ними.
— Ну, что, Ваньк, про мост рассказать? — он был уже готов рассказать и не только про мост, вот только внучок витал где-то далеко и грустил мыслями. Но Ванька кивнул. — Ага. Морозец, значит, вдарил только вот-вот…
А грустить Ваньке было от чего. Только мэишная колонна объединилась с бауманской, как в мозг возвратилась та картинка, что мучила его мозг во время болезни. Слегка позабытая, она выпорхнула вновь. Яркая и отчётливая. Тоже была демонстрация. Тоже шёл народ. Только флаги были какие-то странные, и люди были непонятные. И… и вот эти многочисленные «и» поразили его самые глубины души, не дав насладиться праздничным настроением.
— Ты чего сразу после парада скис? — спросил Андрейка по дороге в школу на следующий день.
— Слушай, Андрейк, а давай всё-таки слазаем под плотину, а? — вместо ответа Ванька задал свой вопрос.
— Под плотину? В Борисово, как тогда? — нахмурился друг, вспоминая давнишний разлад.
— Да не, под нашу, Шипиловскую, — с горячностью ответил Ванька.
— А, ты снова про видения свои, что ли?
Ванька кивнул.
— Тю… — Андрейка махнул рукой.
— Ну, Андрюшк, ну, давай, а? Чего тебе жалко, что ли? — Ванька начал упрашивать. Один он боялся не справиться с плотиной. — Или ты боишься? — прибегнул к нечестному приёму.
— Я?! Боюсь? Ты, Ваньк, ляпнешь же! Чего там бояться-то? Воды этой скользкой, что ли?