Я направилась к прилавку, пробегая глазами по выпечке под стеклянной витриной. Скучающего вида подросток за ней вяло глянул на меня, как мне показалось.
— Чего тебе? — спросил он таким тоном, будто я успела его как-то задеть.
Я заказала чай Эрл Грей и морковный пирог, и он подал мне их.
— Одиннадцать шестьдесят, — сказал он. Рассчитавшись, я направилась к столику в центре зала. Села за него и радостно приступила к пирогу, растягивая время. Я собиралась проверить почту после еды, а потом бы ушла.
Я внимательно наблюдала за людьми, входящими и выходящими из туалета, мысленно отмечая каждое посещение, принюхивалась к аромату сахара и кофе, витающему вокруг; такое приятное сочетание ароматов, пускай я никогда не была фанаткой кофе.
Для работы мне было необходимо оказаться в туалете в одиночестве. Я ела медленно, тщательно пережевывая, с невинным видом. Все мои чувства обострились. Я выжидала. В этом вопросе главное не упустить момент.
Я хлебнула чай и осознала, что он закончился. Пирог практически тоже. Из туалета вышла женщина, тряхнув темными волосами; там сейчас никого. Самое время идти. Я быстро проглотила остатки пирога, наслаждаясь непривычным сочетанием сладкой моркови и сливочного сыра, и встала, направившись к туалету. Подойдя ближе, бросила взгляд на надпись, висящую рядом с дверью.
ЗАЯВКИ ОСТАВЛЯТЬ ВНУТРИ
Резким шрифтом, будто росчерками кинжала. Не мое указание. Его написал кто-то другой, мой сторонник, но я благодарна за него. Под словами был набросок примерного письма. Обычная почтовая карточка. Любой мог бы заполнить места пробелов и подать собственную заявку.
Ну, в общем-то, так все и работало.
У меня не было времени, чтобы отзываться на каждую. Я же школьница. И если убивать слишком часто, это обязательно привлечет ко мне чрезмерное внимание. В Лондоне я была знаменитостью, но мне не хотелось становиться всемирно известной преступницей — тогда слишком много людей сядут ко мне на хвост, это слишком опасно, даже для меня. Но я старалась выполнить максимальное количество запросов. Клиенты платили мне деньгами и секретностью. Никто из тех, на чьи обращения я откликнулась, даже тех, кого разыскали и допросили, не выдал полиции адреса этой ячейки. Над ней повисло удивительное заклинание негласности. Полиция не подозревала об этом тайном местечке, что несказанно радовало.
Как я и предсказывала, туалет оказался свободен. Пожелтевшую плитку на стенах, которую не меняли с сороковых годов, покрывала паутинка трещин и слои граффити. За дверью, внутри ресторана, еще можно было отрицать легенду, поселившуюся в заведении, но туалет стирал все секреты. Я провела пальцами по надписям граффити, удовлетворенная, переходя от завитков буквы G к прямым линиям буквы T.
«Здесь обитает дьявол» — гласит одна надпись. «Благослови Боже ангелов» — другая. «Он спас меня». Вот это меня подбешивает — все автоматически принимают меня за мужчину. Это ведь женский туалет, ау? «Мое желание сбылось». «Убийца не услышал». «Это место шутка, обычная городская легенда». «Не смеши». «Смерть настигнет недостойных».
Я проскользнула в третью кабинку и заперла дверь. Над унитазом, как обычно, легко вынимался кусок плитки.
Мне не требовалось надевать перчатки для проверки почты, серьезно, ведь на плитке было столько отпечатков пальцев, что идентифицировать какие-то конкретные не представлялось возможным. Но я все равно их надела, от латекса руки кажутся липкими. Я выковыряла плитку из стены и положила ее на крышку унитаза. Взглянула в открывшуюся небольшую нишу, созданную много лет назад, и улыбнулась.
Я проверяла почту всего раз в два месяца. После последней проверки люди подали много запросов. Ячейка была чуть ли не переполнена, не меньше тридцати писем. Они лежали одно на другом, к некоторым прикололи деньги, к другим приложили конверты с ними. Оплата. Я открыла сумку и, стараясь не шуметь, подхватила стопку писем и запихнула их внутрь, складывая между кошельком и блокнотом. Потом еще одну стопку, бумага шелестела между пальцами, напоминая звуки крыльев птиц.
Я услышала стук каблуков, приближающихся к туалету, приближающихся ко мне. Выругавшись себе под нос, я ускорилась, стараясь не выронить ни одного письма. Пускай дверь была заперта, шелест бумаги легко услышать. Я складывала в сумку стопку за стопкой, напряженно и тихо, крепко впившись зубами в губу, пока не ощутила привкус крови. Цокот каблуков уже раздавался в туалете.
Я смыла воду, чтобы скрыть шум, запихнула последние несколько писем, застегнула сумку, поставила плитку на место и, стянув перчатки и сложив их в карман джинсов, вышла из кабинки. Я опустила руки под кран, только для вида, удивившись холодной воде. И быстро вышла из туалета. Слишком близко. Конечно, с подобным ничего не поделать. Но я была на грани. По крайней мере, я вышла сухой из воды. Наверно, я везунчик. Всегда им была. Я прошла через кафе, чтобы выйти на улицу, заставляя себя вести себя как обычно. Парень за прилавком одарил меня очередным безразличным взглядом.
Спустя несколько минут обратной дороги по Кингс-роуд домой, я расслабилась. В конце концов, ничего не случилось. Я получила письма и деньги, и никто меня не видел. Как всегда. Так всегда было и так всегда будет.
Сегодня вечером я сяду за письма.
Глава 2
Над Лондоном заходит солнце. Пылающий диск скрывается за горизонтом, окрашивая улицы в разные оттенки красного. Когда на город опускается темнота, настает мое время. Медленно возвращаюсь домой, краем глаза наблюдая закат.
Свое первое убийство я помню в мельчайших подробностях. Такого рода воспоминания никогда не исчезают, их невозможно игнорировать или оставаться равнодушным. Оно возникло несколько минут назад и заполнило все мои мысли, прилипнув как банный лист.
Помню возвышающуюся надо мной мамину тень, наблюдающую, обучающую и направляющую меня. Мне тогда было всего девять лет. Помню тело мужчины — скорее даже парня, — лежащее передо мной, ей пришлось тогда помочь мне, потому что мне не хватало сил сдавить ему горло так, чтобы перекрыть доступ кислорода. Дело происходило в квартире, в конце дня. Помню его красное кресло и маленькую собачку, которую мы заперли на кухне, помню, что он готовил перед тем, как мы пришли, и вся квартира пропахла орегано. Еще помню, как спросила маму, можно ли воспользоваться ножами вместо рук, потому что мне не хватало сил, а она накричала на меня, естественно нет, ведь ножи можно использовать в качестве улик, а мы не имеем права оставлять за собой улик, ведь так? Улики — прокол дилетантов. Поэтому мы убили его голыми руками, точнее, я убила его, потому что, пускай маме пришлось помочь мне в самом конце, она скорее просто убедилась, что последняя капля жизни покинула его синие-синие глаза. В тот, мой самый первый раз, я не оставила письма, я просто убила человека и тихо покинула квартиру, разочарованная, не испытывая чувства завершенности. Тогда я еще не выбрала себе метки. И даже не думала оставлять за собой письма. Такие мысли пришли ко мне спустя несколько дней в порыве нездорового вдохновения.
Это был обычный вечер, похожий на сегодняшний. Только не было столь яркого красного закатного свечения. Странно вспоминать, как я себя корила. Смерть. Смерть была такой настоящей. Я плакала об этом парне. Господи, какой же дурочкой я тогда была.
— С возвращением, дорогая, — поприветствовала меня из кухни мама, когда я входила в черные двери четырехэтажного таун-хауса. Ее голубые глаза, которые я не унаследовала, сияли из-под длинных светлых ресниц; ее волосы, которым я завидовала, потому что мои волосы нельзя было уложить как ее, элегантно подпрыгнули. Ее подбородок словно вытесали из мрамора. Она вписывалась в этот дом, наш дом, выложенный белым кирпичом, украшенный серебряными цветочными горшками и черными ставнями — они прекрасно сочетались. Крутые. Шикарные. Роскошные.