Я плыла. Как лодка, блуждающая по озеру в поисках обратной дороги, но я ни о чем не жалела.
— Я дома.
Дома оказалось пусто. Мой голос громким эхом отразился от стен коридора. Одновременно с этим дедушкины часы пробили четыре.
Иногда этот дом казался слишком большим.
Я ощутила себя маленькой девочкой. Крутая лестница и дорогие фоторамки выглядели как-то чуждо. Ноги мои, как всегда, утонули в коридорном коврике, который скрадывал каждый шаг. Я видела тени. Тени от бледных занавесок и гладких поверхностей столов. Тени от стеклянных ваз и свежих роз, тени от книжных шкафов. Это был дом теней, не больше.
Сделав над собой усилие, я подняла пакеты наверх, изо всех сил стараясь не перепутать их. В итоге я прикупила маме сумочку, папе галстук, кошелек Алексу — во время последней нашей обеденной встречи я заметила, что старый изношен в клочья — и красивое платье Мэгги. Оно начиналось с широкого выреза, ниспадало драпировками, собиралось на талии и перетекало в изящную юбку, которая спереди была короче, чем сзади; оно было сшито из льдисто-голубого шелка и шифона и, казалось, грозит порваться при любом неосторожном движении, но это было обманчиво. Я примеряла его в примерочной, ведь носили мы одинаковый размер, несмотря на то, что Мэгги пофигуристей — а я выше — так вот, крутанувшись в примерочной, я увидела как платье поймало блики и запереливалось, подобно Темзе в свете луны. Может, оно было чересчур дорогим, но стоило мне его увидеть, как не купить его я уже не могла. Оно словно создано было под нее. В Хэрродсе же я его упаковала в соответствующую льдисто-голубую бумагу.
Я опустила пакеты на кровать, стащила с себя куртку и отправилась в ванную. Моя руки, я смотрела на себя в зеркало. Светло-карие глаза, которые меняли свой оттенок день ото дня, проступили крапинками светло-серого цвета, как глаза Алекса. Сегодня они выглядели приятно. Симпатично. Я заправила волосы за уши, не переставая наслаждаться новой стрижкой.
Зазвонивший домашний телефон заставил меня вздрогнуть. Вспомнив, что дома кроме меня никого нет, я неспешно вышла в коридор — там у нас стоял телефон — и ответила. Наверняка что-то продают. На домашние телефоны уже давно никто не звонит, ну, кроме продавцов.
— Алло, — протянула я.
В трубке прозвучал голос, обладателя которого я никак не ожидала услышать.
— Вена? — он звал маму.
Папа. Изумленная, я засомневалась, но все же ответила:
— Нет... это Кит.
— Ох. — Повисло молчание. — Мама дома?
— Нет.
В этот момент я поняла, что мы с ним не разговаривали уже несколько месяцев. Я даже не представляла, где он сейчас находился. В Америке, Китае, Испании, Португалии, Германии? Он так часто уезжал по работе, что я перестала интересоваться. Даже странно как-то было слышать его голос.
— Ну, что ж, передашь ей сообщение?
— Конечно.
— Мне очень жаль, но в этом году на Рождество меня не будет. Много дел.
— Ох, — вырвалось у меня.
— Мне жаль. Я правда пытался перенести, но мне придется остаться в Нью-Йорке на всю неделю, — ответил он, неловко пытаясь оправдаться. — Знаю, что поступаю плохо. Я должен быть дома, не надо было уезжать, но пришлось. И мне действительно не по себе из-за этого.
— Ничего, — отозвалась я.
— Я скоро вернусь. К Рождеству, к сожалению, не успею, но скоро. Ладно?
— Ладно.
— Ничего, если вы встретите Рождество вдвоем?
Я улыбнулась. Не знаю даже почему — он все равно не мог увидеть этого.
— Конечно. Не переживай.
— Прости, что меня не будет.
Не будет снова.
Хотя его абсолютное отсутствие дома было нетипичным. Обычно он ненадолго, но показывался. Чтобы его не было дома — такое впервые. Да и голос у него искренне сожалеющий, что тоже странно. Он редко демонстрировал эмоции.
Не в первый раз мелькнула обнадеживающая мысль — а вдруг ему не все равно. Печальная надежда, надежда, в которой мало смысла. Даже если ему и не все равно, рядом-то его никогда не бывает.
— Все нормально, — заверила я. — Не переживай.
— Увидимся в январе.
Наверняка в конце фразы он подразумевал слово "наверное".
Но не произнес.
— Хорошо, — сделала вид, будто поверила.
— Пока.
— Пока.
Попрощавшись, я почувствовала кое-что странное, словно не просто по телефону прощалась. Словно подвела черту. Очень странное ощущение, которое сложно выразить словами.
Он отключился, но мне все еще казалось, что я слышу его голос.
Положив трубку на телефон, я вдруг почувствовала себя очень маленькой.
Кровь сочилась по асфальту, все ближе подступая к моим ногам. Я отступила и выдохнула, подняв голову навстречу солнечным лучам. Сегодня небо было ясным. Даже птицы не тревожили кристальную гладь, напоминающую расплавленное стекло.
Я бросила безразличный взгляд на лежащего у моих ног человека с сине-черными пятнами на шее, которую я сжимала изо всех сил, била об асфальт, снова и снова, пока его голова не треснула словно яичная скорлупа. Я обладала длинными пальцами и крупными отпечатками пальцев, которые могли приписать мужчине. А мужчина, жертва, был высоким и широкоплечим, да еще и любителем покрасоваться. До того как я перехватила контроль, он откинул меня к мусорным бакам, скрытым в переулке, — но стоило мне сбить его с ног, как ему уже ничего не светило. Он лежал с открытыми, остекленевшими глазами. Руки раскинулись по земле, ладонями направленные к небу, словно в ожидании какого-то чуда.
Я вытащила письмо из кармана и запихнула ему в левую ладонь, сжав пальцами, чтобы оно не улетело.
Дорогой убийца,
У нашей семьи тяжелые времена. И становится только хуже. Мы едва в состоянии сохранить квартиру. У мужа хорошая работа, я тоже не бездельничаю, но мой скончавшийся отец оставил после себя множество долгов, оттого на нас и посыпались проблемы. Это сказывается на нас. Я люблю мужа. Правда.
Но хочу, чтобы ты его убил.
Хочу не из-за ненависти. Просто я очень люблю наших детей. Его жизнь застрахована и страховые выплаты подарят нам лучшую жизнь — понимаешь? Я даже сомневаюсь, что он разозлился бы, узнав, что я написала это письмо. Господи, звучит нелепо, но он очень нас любит. И пойдет на что угодно. Включая смерть. Я тоже люблю его. Всем сердцем. Но я обязана позаботиться о детях.
Зовут его Уильям Коул, он работает в Хартон Файненс в Челси. Домашний адрес я не хочу сообщать.
Я стянула перчатки и спрятала в карман, после чего потерла руки, чтобы согреться. В двадцати футах от переулка ехали машины и шли люди, ни на что не обращая внимания. Прозвучал клаксон. Со стен ближайших домов как тюремные решетки на меня смотрели винтовые пожарные лестницы.
Я еще разок взглянула на мужчину, после чего развернулась и пошла вдоль переулка, возвращаясь к цивилизации. Людей было достаточно много, чтобы выскользнуть на улицу, затеряться и не приковывать к себе внимания. Поворот в переулок был загорожен от камер наблюдения газетным киоском. Место это я выбирала тщательно. Следила за жертвой несколько дней, изучая маршрут пути с работы, отмечая время, места, разрабатывая, где и когда его лучше перехватить. Он так отзывчиво отнесся к моей просьбе поднять тяжелые сумки мне на работу, которая, так кстати, была неподалеку. Видимо, он был из того сорта людей, кто стремился изо всех сил помогать.
Район этот я знала. Полицейский участок Челси всего в паре кварталов отсюда, как и бистро с узорчатыми обоями и плетеными стульями, где мы встречались с Алексом, прямо через дорогу. Я замедлила шаг, глядя на него и вспоминая наш первый совместный обед. Вспоминая его слабинку, когда он признался, что боится. Тогда я тоже проявила слабость. Крыльцо бистро было украшено белыми ставнями и оранжевыми цветами. Посреди снега они выглядели крайне странно.