Как и мрачные слова, хоть они и лживы...
Наши сердца переплелись
Так крепко
Подай мне знак..."
Снег, всюду снег. Спокойствие. Я всегда любила снег. Он превращал мир вокруг в более сказочный.
"Но даже сквозь тьму и боль
Когда я знаю, что былого не вернешь,
Да, и ты это понимаешь...
Тебя я все еще люблю."
Я поднялась и обернулась к собаке.
— Иди сюда, — позвала я. — Ко мне. — Тявкнув, собачка помчалась ко мне. Мэгги улыбнулась, наблюдая, как она вертится вокруг моих ног. Я погладила ее и открыла дверь, запуская внутрь. Она радостно забежала, цокая коготками по деревянному полу. Я захлопнула дверь.
Взгляд зацепился за нее. Эту дверь следовало бы освежить краской. Она выцвела и выглядела довольно уныло. А лившийся из окна свет превращал белую краску в пятнисто-желтоватую.
Я поежилась.
Холодно.
Мэгги вышла в платье, которое никак не подходило нынешней погоде. Красное как кровь, напоминающее платье Черри на обложке диска. Она стояла, накручивая на палец завитые локоны, на губах играла улыбка.
— Что ты делаешь? — спросила она.
Я так и смотрела на дверь. Краска просвечивала деревянные узоры. Мой взгляд обвел каждый из них, впитывая каждую черточку.
— Кит?
Закрыла глаза.
Пора.
Я запомнила каждый миллиметр этой двери. А затем заставила себя забыть их, забыть обо всем. И только после этого я стала кем-то другим.
Выдохнула и улыбнулась морозному воздуху.
Что-то внутри забурлило, заставляя полыхать изнутри.
Гореть.
Я открыла глаза.
— Нет, — ответила я. — Меня не так зовут.
— Но это же твое имя, — настаивала Мэгги. Будто она знала все на свете. Она шагнула ко мне.
Я обернулась.
Пора с этим заканчивать.
— Нет, — произнесла я. — Меня зовут не Кит.
Она непонимающе уставилась на меня.
Я улыбнулась.
Внутри горело, полыхало и пылало.
— Меня зовут Диана, — сказала я.
Диана.
Улыбаясь, я подошла к двери. Перчатки я спрятала в соседском саду, предварительно тщательно протерев их о штаны, чтобы никто точно не смог обнаружить отпечатков. Надо зайти на огонек; наверняка я попала на какую-нибудь камеру, как и попаду на обратном пути, и будет крайне подозрительно, если потом окажется, что на вечеринке меня не было. Как бы там ни было, мое присутствие здесь вполне естественно. Мэгги же моя подруга. Ничего подозрительного.
Я не могла вернуться домой. Не могла просто сбежать. Это было бы слишком просто. Предпочтительнее более сложный путь. Надо это принять.
Верно?
Хотя я и сама не знаю точного ответа. В мыслях воцарился полный хаос.
Надо превратиться в сейф. Запертый и совершенно пустой.
Как можно естественней я прошла в комнату, попивая холодную воду. Вскоре ее найдут. Это лишь вопрос времени.
Я опустилась в красное кресло и стала наблюдать за окружающими меня людьми. Она смеялись, переговаривались, танцевали.
И тут крик.
Я устроилась поудобнее.
Нашли.
Господи, никак не могу отделаться от ощущений.
Удар, хруст, кровь и в конце смерть.
Боже, это так завораживает.
Чистейший гипнотизм, беспощадная бойня.
И тяжесть от бремени, что это нельзя делать так часто...
Господи, даже во рту этот привкус: волнение от преследования, удовлетворение от убийства. Как когда лев гонится за газелью...
Боже.
И радость, мрачная радость от того, насколько далеко я зашла, что позволяю себе наслаждаться своими действиями. Но нельзя этого показывать. Нужно держаться на расстоянии. Смотреть как на произведение искусства, издалека.
Потому что.
Господи.
Это райское ощущение буквально сжигает изнутри.
Изумительное чувство.
Я растворяюсь в нем и одновременно ощущаю себя как никогда живой.
Потому что я — убийца.
Я — Диана, и мне есть чем насладиться.
Глава 22
С самого детства нам внушают мысли об исключительности. Ты не успеваешь произнести первое слово, как люди вокруг уже убеждены, что ты привнесешь в этот мир что-то особенное. В этом отличие людей — они любят тешить себя надеждами. Исключения, конечно же, встречаются. Существуют брошенные и забытые дети. Да и "исключительность" у всех разная. Не каждому выпадет стать медиком или юристом. А кто-то растет с мыслью, что его предназначение — быть всеобщим объектом любви. Возможно, поэтому мой почтовую ячейку никто и не подумал рассекречивать, возможно, эту тайну также отнесли к высшему предназначению. Может, ко мне обращались, веруя, что вовлеченность в мою легенду возвышало их в глазах вселенной. С самого детства нам внушают мысли, что однажды наше предназначение раскроется в полной мере. Что оно оправдается. И мы станем свободны.
Вот только горькая истина в том, что не каждому суждено этого достичь.
Со временем многие сходят с выбранного пути, утратив надежду. В каком-то смысле, утрата надежды и утрата ощущения предназначения в жизни это одно и то же. Юношеский задор и стремление и, главное, вера помогают свернуть горы на пути своей цели — но с возрастом многие сходят с дорожки и растрачивают себя, становятся пустышками. Пускай даже нужными, но никогда не выделяющимися из толпы. Такого человека никогда не выцепишь и не скажешь: "Эй, я тебя помню".
Мне же, можно сказать, повезло. По крайней мере, хотелось бы в это верить. Иначе в чем суть? Нужно уметь отличать истину от воображения. Пускай грань между ними порой слишком тонка, но ее необходимо видеть, потому что по ту сторону тебя могут поджидать чудовища. Я верила в собственную исключительность. Верила, что для меня в мире отведено особенное место. Мне было вручено управление человеческими жизнями. И тем не менее, я все равно чувствовала какую-то неполноценность и ставила свое предназначение под сомнение. Возможно это изменится лет через сто-сто пятьдесят, если мое имя не потонет в анналах истории, хотя, полагаю, к тому времени меня уже долгое время не будет на этой земле.
Может, это пустые оправдания. Может, я таким образом занимаюсь самообманом. Может быть, во мне и нет ничего незаурядного. Возможно, все зря и никакого смысла в совершенных мной убийствах не было. Или я так часто повторяла какие-то устои, что в конце концов убедила себя. Может, никакой высшей силой я не обладала и убийства не были методом для объединения людей, может, это я отделилась от социума. А может, я слепо ухватилась за такое привлекательное по содержанию, но абсолютно лживое оправдание мамы, потому что хотела верить хоть во что-то.
Но ведь даже спустя столько лет молва о Джеке Потрошителе не утихает? А ведь прошло более сотни лет. Может быть, так будет и в моем случае? Идеальный убийца. Прекрасное имя. И такое говорящее.
Вот только для чего все это?
Если сейчас я ощущаю только безнадегу и отчаяние.
Я боюсь неопределенности и уверенности, постоянства и непостоянства.
Точно так же, как и все остальные.
Порой мне кажется, что мы, люди, как бумажные смятые звездочки: каждая из нас сверкает и переливается на небосводе, а то, что форма не та, — так это наша особенность, выделяющая из толпы. Существует поверие, что если собрать тысячу бумажных звезд, то любое твое желание исполнится. И вот в этом все мы. Каждый верит в собственную исключительность, но стоим мы чего-то только вместе.
Хочется верить, что я особенная, иногда у меня это выходит. Но чаще всего я ощущаю себя одной из тысяч бумажных звездочек, ничем от них не отличающейся. Обыкновенной бумажкой — забытой и никому не нужной.
Я в полицейском участке — не в Челси, что с собачьей статуей, а в ближайшем к месту убийства Мэгги. На дворе ночь. Я нахожусь в комнате ожидания, сижу на плюшевом зеленом диване, украшенном несколькими старыми подушками. Меня привезли сюда три часа назад и сказали ждать.
Здесь так тихо. Сквозь окно комнаты видны кабинеты и доносится голос диктора теленовостей. Кто-то совершил самоубийство, спрыгнув с моста в Темзу. Мимо ходят полицейские. Кто-то в форме, кто-то в штатском, но вид у всех похожий — полусонный.