Я сажусь на постель со своей сумкой. Я не вываливаю письма, хоть мне и хочется. Мне хочется высыпать письма, чтобы они разлетелись по всему покрывалу, смотреть, как они упадут, куда им заблагорассудится. Хочется, чтобы они были повсюду, очень хочется увидеть, как же их много, увидеть, сколько людей жаждут моих знаний и моего характерного, невероятного инстинкта.
Но нет. Ведь их будет слишком трудно быстро спрятать, если кому-то вздумается без приглашения завалиться ко мне в комнату. Не то чтобы я кого-то ожидала, но всегда лучше быть готовым ко всему.
Я надела привычные латексные перчатки, туго обтягивающие мои ладони, чтобы не оставлять на письмах отпечатков. В последней купленной упаковке перчатки были на размер меньше, и меня это беспокоило, но не хотелось покупать перчатки чаще необходимого, дабы не вызывать никаких подозрений.
Папы все еще не было, а мама уже легла. Свет в доме горел только у меня. Верхнее окно дома светило в темноте пустой улицы. Я взяла первое письмо и открыла конверт. Внутри лежала вдумчиво написанная записка и семь сотен фунтов. Неплохая сумма. Я просмотрела письмо.
Дорогой Убийца,
Я ненавижу свою невесту, но она шантажирует меня, не давая уйти.
Пару месяцев назад я ехал на машине. И ладно, возможно, я переборщил с алкоголем и мне не стоило садиться за руль, но у меня и в мыслях не было ничего плохого. Я просто ехал домой. Но там был красный светофор, и я даже не понял, что делаю, так что проехал на него — но вдруг появился другой автомобиль, водитель вывернул руль, чтобы избежать столкновения со мной, и он разбился и кто-то умер.
Я же просто продолжил движение. Я не осознал, что произошло — дошло только, когда на следующий день услышал про это в новостях. Там сказали, что виновник остался неизвестным и полиция ищет свидетелей произошедшего. Но я не мог сообщить полиции о своей вине — просто не мог. На меня бы повесили уголовное преступление. А подобное разрушило бы мою жизнь.
Но меня грызли угрызения, так что я признался во всем своей невесте. Но потом наши отношения начали разваливаться, и я сказал ей, что хочу уйти. Она чокнутая. Реально сумасшедшая. Я не могу оставаться с ней. Но она сказала, что если я уйду от нее, она пойдет в полицию. Я могу попасть в тюрьму. Меня больше никто не наймет. И все, над чем я работал, пойдет псу под хвост.
Я не могу позволить своей девушке так разрушить мою жизнь.
Убей ее. Ее имя Лили Кенсингтон, а живет она в доме 28 на Ларк Плейс, в Челси. Домой она возвращается в девять.
Авторы писем, подобных этому, всегда отчаянно пытаются доказать мне свою точку зрения, убедить меня, что их просьба действительно стоит моего внимания. И они пользовались этим, не особо опасаясь. Когда письма обнаруживали, их содержимое не предавалось гласности, по правовому обоснованию, хотя общественности и сообщалось о существовании письма; а полиция не могла доказать, кто его написал — я об этом тщательно заботилась. Перед тем как оставлять письма, я удаляла с них отпечатки пальцев, брызгая спреем для приготовления пищи на маслянистой основе; ведь именно присутствие жирных частиц помогало снять отпечатки, поэтому нанесения масла на всю страницу целиком запутывало и препятствовало любым экспертизам, которые полиция могла бы проводить. Такое простое и умное решение.
Его много лет назад придумала моя мама, когда я рассказала ей, что хотела бы оставлять письма в качестве своей визитной карточки.
Я никогда не оставляла доказательств, что письма настоящие. Никаких отпечатков или ДНК заказчиков, ничего. Главное — осторожность. Стоит совершить всего одну ошибку — и ко мне перестанут обращаться, и где я тогда окажусь.
Благодаря моей дотошности, авторов не могли осудить, только подвергнуть допросу; в письмах они могли рассказать что угодно, не боясь судебного наказания, и они этим пользовались. Конечно, общественность их все равно заклеймит. У любого человека найдутся недоброжелатели, которые искренне желают ему смерти — обычно их один-два, не больше. Чаще всего те, кто знал покойного, могут назвать имя автора, даже не взглянув на письмо. Друзья авторов всегда подозревают их в найме убийцы, а иногда, как в нынешнем случае, есть вероятность, что полиция начнет подозревать их и в совершении других преступлений в дополнение к убийству. Хотя, конечно, ввиду вопроса достоверности писем, полиция может никуда и не дернуться со своими подозрениями. Но все это, в конце концов, лишь небольшая плата за исполнение желаний написавших.
На улице легкий ветерок шелестит листьями деревьев, высаженных вдоль тротуара.
Как и подавляющее большинство полученных мной писем, это не подписано. Но ведь очевидно, что его написал жених этой женщины. Конечно, кто-то мог просто назваться женихом. Подобная вероятность всегда существовала. Я могла убить человека не потому, что он заслужил смерти, а потому, что кто-то решил подставить другого, заказав убийство. Я утешала себя тем, что по той или иной причине, по чьим-то меркам те, кого я убила, заслужили смерти.
Правило первое, напомнила себе. Не существует таких понятий как «правильное» и «неправильное».
Челси — 28 по Ларк Плейс. Девушка жила неподалеку. Это хорошо. Да и деньги хорошие. Отправитель оказался щедрым. Щедрые заказы получали наивысший приоритет. Я отложила письмо в одну сторону, чтобы позже еще раз изучить его, а деньги в другую кучку. К концу ночи я разбогатела на более чем двадцать тысяч фунтов наличными. Подобное случалось не слишком редко. Однажды я насчитала сорок шесть тысяч. У меня заработки выше, чем у многих взрослых. И если тратить осторожно, никто ничего не заметит.
Я медленно изучала письма, тщательно вчитываясь, взвешивая выполнимость и щедрость каждого запроса вместе с риском. Правда, если честно, риск не слишком влиял на мои решения. Возможно, следовало относиться к нему с большей дотошностью, но я никогда не обращала особого внимания на то, что «следовало» делать. Несколько авторов писем вполне расщедрились и несколько явно скупились. У меня не было расценок, но скупердяи как-то не вызывали симпатий. Десять писем, двадцать писем, двадцать пять писем, двадцать шесть.
Двадцать седьмое письмо откровенно потрясло меня.
И не потому, что я не привыкла к жестокости подростков. Я и раньше получала и выполняла заказы от подростков. И кроме того, я сама была подростком, причем широко известным своей жестокостью. Я была самым жестоким из всех них. Не это меня поразило. Мне пришлось дважды прочитать письмо, чтобы убедиться, что мне не показалось.
Нет, не показалось.
Меня потрясла близость ко мне. Я никогда не сталкивалась с заказами на людей, которых знала. Но это — это просто невероятно. Бессердечно. Интригующе.
Смогу ли я выйти сухой из воды?
Я не наслаждалась убийствами. Не воспринимала их как игру. Но я была уверена в своих способностях, и даже зная, что следует придерживаться второго правила — соблюдать осторожность — бывало, эго брало надо мной верх. Автор этого письма неосознанно бросал мне вызов.
Я усмехнулась.
Этот вызов я приму.
Глава 3
По утрам в Лондоне воздух ощущается иначе. В нем чувствуется привкус стали, довольно противный, но ведь это Лондон. Я бреду по окутанным тишиной улицам Челси и наслаждаюсь всполохами восходящего солнца. Мне нравится выходить пораньше. Утренние улицы умиротворяют меня, им даже удается подарить мне ощущение одиночества.
Такой как я трудно предаваться одиночеству. Иногда даже дома вокруг давят на меня. Я представляю живущих в них людей, еще спящих, или готовящих завтрак, или собирающихся на работу. Такой как я трудно предаваться одиночеству, если ты можешь представить, как внутри людей циркулирует кровь, а также что надо сделать, чтобы сломать их, когда они для тебя будто выставленные на полочке куклы.