— Я тоже, — неуверенно и как-то грустно отвечает он.
— Ужаснейшее рождество, правда? — тихо продолжаю я.
У него такой уставший вид, и виновата в этом исключительно я.
Осознавая это, плакать хочется. Он похож на раненого солдата, раздавленного непостижимой для одного войной. Хочется подойти, взять его за руку и крепко обнять. Утешить. Поднять голову, поймать взгляд, прижаться лбом ко лбу и...
Нет.
Нельзя.
Не к этому вела меня дорога жизни, как бы мне того ни хотелось. И не видать мне сказочного финала.
— Да уж, — шепчет он. Мы слишком далеки друг от друга.
— Оно точно нескоро забудется.
Он криво усмехается, чем удивляет меня.
— Определенно, — отзывается он. – Я и сам вряд ли смогу забыть.
— Будто не с нами все это происходит? — шепчу я.
— Именно.
Алекс опускает взгляд, а я в это время внимательно его изучаю. И вдруг он поднимает голову и ловит меня. Мир вокруг исчезает, у меня перехватывает дыхание. Карие глаза смотрят в ореховые, ореховые в карие (или зеленые мы ей там писали — вообще это болтные хдд). Мне не удается уловить ни единой его эмоции, не знаю, что он замечает во мне. На мгновение кажется, что время замирает и где-то небытие вселенной остаемся лишь мы одни.
Но тут он отворачивается.
— Это кошмарно. Просто кошмарно, — единственное, что мне удается выдавить из себя.
— Да, могу точно сказать — ночи хуже в моей жизни не было, — отвечает он. Без горечи, но с толикой грусти.
— Слабо в это верится, наверняка бывало и хуже.
— Поверь... это не так.
Я смеюсь, хоть в его словах ничего нет ничего веселого.
— Все наладится. Время лечит. Я помогу.
Он не отвечает. Наверняка понимает, что я и сама не верю собственным словам.
Если сказочного финала мне не видать, то пускай хотя бы все останется как есть. Пускай. На долю секунды я готова поверить, что так и будет. По его взгляду видно аналогичное желание: ненависть к переменам, желание разложить все по полочкам и ощущать себя в безопасности.
А потом я вспоминаю — у меня не осталось времени. Вспоминаю про паром через океан, отплывающий через один час и сорок пять минут.
— Ты хотел поговорить? — напоминаю я.
Он медлит. Пинает комок слипшегося снега. Не знаю почему, но ощущение, что говорить он желает меньше всего.
Мелькает мысль, что уютная атмосфера тишины это лишь иллюзия.
— Я тут подумал, — тихо, словно сожаления, начинает Алекс, — Никак не выходит из головы ее дом.
Неужели опять.
Такой серьезный, так жаждущий поступать правильно. Даже сейчас, в столь поздний час, он отчаянно желает разгадать коварный ребус, чей подвох он чувствует, но никак не может понять. Вот для чего я нужна — ему необходимо выговориться, посоветоваться, чтобы понять, за что зацепиться. Я его доверенное лицо и непредвзятый друг. Вот что важно. Теперь мне все понятно.
— А именно? — интересуюсь я.
— Кажется, я понял в чем дело, Кит. Понял, насколько ошибался.
— В чем? — отзываюсь я, улыбаясь. А он лишь смотрит на меня.
Без улыбки.
Пауза затягивается
И в этот миг мой мир бесшумно сходит с оси. Тишину не нарушает ни единого звука, падающий с неба снег лишь подчеркивает атмосферу. Алекс не шевелится, а я не дышу. Но вот он поднимает голову, и у него во взгляде такая буря.
Он делает пару шагов ко мне.
— Голубая, — говорит он и внимательно смотрит в ожидании реакции.
Которую он не получит. Я не отвечаю, хотя прекрасно понимаю, о чем речь.
Я не шевелюсь, но внутри меня воцаряется ураган.
Неожиданно. Но следовало предвидеть.
Но нет, все хорошо. Это ничего не значит. Я смогу что-то придумать. Это же Алекс. Мой Алекс.
— Ты же поняла, о чем речь? — тихо продолжает он.
Я никак себя не выдаю.
— Нет.
Конечно же это ложь.
— Голубая. Насыщенно голубая. Голубая упаковка: коробка, идеально совпадающая по цвету с платьем внутри. Тоже голубым.
— Я не понимаю...
Он перебивает, его голос звенит от ярости и тревоги в то же время.
— Твой подарок для Мэгги, Кит, его не было в доме. Ты так тщательно расписывала его мне, включая подарочную бумагу, вот только в доме твоего подарка не лежало. Ни на столике с остальными, которые принесли гости, ни под елкой, где лежали подарки от семьи. Его просто нигде не было.
После того как его слова повисают в воздухе, он тяжело дышит. Меня и саму словно в грудь ударили.
— Я забыла его дома, Алекс, — мягко пытаюсь объяснить я. — Почему ты так за это зацепился? В чем дело?
Он почти готов поверить. Почти. Как и все, желает цепляться за соломинку. И так отчаянно желает верить. Он внимательно смотрит мне в глаза, пытаясь отыскать в них правду. От этого взгляда становится неуютно.
А затем отступает на шаг и мрачно шепчет:
— Ты врешь.
Меня посещает совершенно нелепое ощущение, что меня предали.
И страх.
— Ты никогда и ничего не забываешь, Кит, — говорит он. — Нет. Ты никогда не забудешь о подарке. Чтобы ты его не взяла с собой, должна была быть веская причина. И боюсь, что я догадываюсь какая.
Он медлит и выглядит сломленным. А снежинки тем временем падают на землю и тут же тают. Сердце пронзает холодом.
Он вздрагивает и делает глубокий вдох. Его слова смазываются привкусом паники.
— Ты его не взяла, потому что не видела смысла. А ты не из любителей бессмысленных поступков. И не принесла его, потому что знала, что распаковать подарок она уже не сможет. Поэтому незачем было тащить лишний груз.
И он прав. И взгляд у него стальной, без единого сомнения.
Мне нечем дышать.
Не может быть.
Нет.
Он слишком хорошо меня узнал. Настолько, что смог сложить дважды два.
А у меня в голове закружился водоворот воспоминаний...
Когда-то давным-давно я сидела на полу тренировочной комнаты вместе с мамой. Когда-то давным-давно я была маленькой и счастливой девочкой. Когда-то давным-давно во вполне обычное воскресенье мама обняла меня так крепко, что я слышала ее сердцебиение. Она сказала, как сильно любит меня. Тем вечером она приготовила лимонад и устроила пикник на полу гостиной.
Когда-то давным-давно я умела любить всем сердцем. Когда-то давным-давно я еще не была для всех призраком. Когда-то давным-давно я просто была.
Когда-то давным-давно, во вполне обычный вторник, я жила.
Но все это было когда-то давным-давно. А сейчас на меня валилась тяжесть момента, который я настолько оттягивала, что, казалось, он существовал в другой реальности. Не в этом прозябшем опустевшем парке под светом одиноко-стоящих уличных фонарей — а в параллельной вселенной. Вселенной, где ничего подобного со мной не происходило. Где я была свободной.
Игра закончилась. Конец.
Взгляд Алекса полон огня, силу которого не описать.
Меня разрывает изнутри.
Не следовало никуда идти — надо было остаться с мамой и откреститься рассказом про то, как сильно я устала, надо было отослать его любой ценой. И бежать как можно скорее и дальше, пока еще была такая возможность. Но я не ожидала такого исхода. Только не от Алекса. Не от моего Алекса; почему-то мне казалось, что ничего не нарушит наших с ним отношений. Но уже ничего не поделать. Надо попытаться и бежать с мамой, успеть сесть на паром. Время бежит, паром нас ждать не будет.
Алекс сморит на меня с немой мольбой.
— Господи, я ведь действительно прав, да? — выдыхает он.
Пульс учащается.
— Нет, — отвечаю, но он уже не верит.
Чувствую себя мышкой, угодившей в мышеловку. Хочется сбежать, но не могу и шагу сделать.
Нет — должен же быть выход, он всегда есть. Я прикрываю глаза, пытаюсь собрать мысли в кучу. Изнутри поднимается отчаяние. Я в какой-то полудреме, в лимбе или просто брежу...
Стою на развилке. Вокруг бескрайняя пустыня. Впереди указатель, но надписей на нем нет; и куда ни глянь — дороге нет ни края ни конца.