среди семицветия арок,
в любом разговоре – ребёнок,
как тучи далёкой подарок.
Снесла кочевому монголу
всё то, что к утру одеялом
дарило удушье глаголу,
бумаге шуршать не давало.
Грозою изрезанный воздух
обласкан цветами к обеду,
он в поле, в лесу, у погоста,
и просится в строчку поэта.
Поворот
В детстве за поворотом
пело по соловью.
Но прошагала рота,
сотни уснуло вьюг.
Выцвела промокашка
в школьной судьбе, увы,
пенье услышав пташки
в зарослях трын-травы.
Мысли о повороте,
вызвав ночную жуть,
радугой на излёте
в новый пустились путь.
Из глубины сказаний
вышел святой Кирилл
и поворот глазами
зоркими отменил…
– Кем же я стал теперь?
– Книгу читай потерь.
– Что меня завтра ждёт?
– Знает лишь поворот…
Стручок
Прощаемся у деревни
с берёзкой, лесной царевной...
Лицо у избушек в мальвах:
кивают вдогонку, мают.
Акация с лёгкой дрожью,
качая и свет, и тень,
мне в руку стручок положит,
чтоб ярче случился день.
Чтоб свист раздавался в пути
и знал я, куда идти.
И в свисте этом творенья –
живые стихотворенья –
по радуге прилетали
и крошки с ладони клевали…
Иду и свищу в свой стручок,
как в зимнюю пору сверчок.
Бессонница
Поздняя осень. Никак не усну…
Запах сырого ветра.
Судит вечернюю тишину
ворон на чёрной ветке.
В окна заглядывает рассвет –
юнкер, пришедший к даме,
чтобы услышать от дамы «нет»
и убежать, рыдая.
Чтобы зарыться в солому туч,
в стих, посвящённый горю…
Капли летят на холодный луч,
с ветром случайным споря.
Поэт сражается со своими мыслями
Утро – танцует девчонка,
бабочка – бант на цветке.
В синей поддевке из шёлка
клён отразился в реке.
В шапках купеческих горы,
словно седые отцы.
Знаю: опричник Егорий
тучу ведёт под уздцы.
Лист у берёзы расправит,
словно листок с табаком,
и на последней заставе
выпьет кувшин с молоком.
Мысли тоски и сомненья,
миру несущие мрак,
вас отгоню вдохновеньем,
словно голодных собак.
Монолог стоячей воды
Говорю всеми складками рта,
тишиною простора:
я – стоячая в мире вода,
позабывшая оры!
Неизвестно откуда пришла
и куда ухожу – неизвестно...
Выходи погулять, мушмула,
в чудном платье невесты!
Расступитесь, потоки тепла,
перед явью лазури!
Знаю я: из-под толщи стекла
не доносятся бури.
Но ударит букашка ногой,
тронет ветер рукою,
и разбит голубиный покой,
и запахло рекою.
И опять, и опять в камыше
говорю, что творится в душе!
Соната света
Возвращаюсь домой с Катуни.
В заходящих лучах грачи
так похожи на золотую
шапку, сшитую из парчи.
Водяные глотая пули,
заедает уставший день
земляникою от июля
участившуюся мигрень.
И мерещится: среди веток,
указующих на луну,
зазвучала соната света,
воспевающая весну.
Горная пасека
Зов лозняка, пчелиное жужжанье
и речь ручья о скором урожае.
Среди цветущих маков хоровод
стрекоз и мошек празднует восход.
Здесь пасечник, осматривая соты,
с умением воздушного пилота
качает на ресницах тишину,
как юную красавицу-жену.
Здесь существует дело озорное –
вселиться в мёд татарскою ордою
всех молодых, дерзающих зубов,
и позабыть на время реки слов.
Дать им звучать и глубже, и полнее
в узорах победившей время лени.
Небылицы, сочинённые ветрами
Золотые трубы – сосны –
для влюблённых глаз – отрада.
Ветер гонит мимо солнца