Теперь я остановился у сетчатой ограды, тяжело дыша. Лаяли чьи-то собаки — в кварталах зажиточного среднего класса вечно лают собаки. Собаки и есть хозяева этих кварталов. Я увидел, как на улице показалась машина, и стал смотреть, и вот я смотрел, а она конечно же вырулила на дорожку, ведущую к дому, у которого я стоял. Я присел за мусорными контейнерами. Фары замигали совсем рядом, шаря по маленьким занавешенным окошкам на тыльной стене гаража, затем раздался лязг одной открываемой дверцы, второй… Женский голос… мужской… звяканье ключей.
Сердце мое снова забилось, и как только силуэты приехавших появились на фоне освещенной ниши у боковой двери, я уже был готов. Нацеленное ружье лежало поверх изгороди, и через оптический прицел я видел двух обычных, симпатичных неизвестных мне людей, которые, как видно, спорили о чем-то. Я навел дуло на белую стену рядом и нажал курок.
На сей раз я сразу же кинулся бежать. Ждать было ни к чему. Сердце мое — вы бы послушали! — колотилось так, будто вот-вот разорвется! Какой рывок! Тишина проулка, по которому я несся, словно испугавшись моего напора, так и отпрянула передо мной. Я бежал и бежал, и в каком-то смысле все еще продолжаю так же бежать; я тяжело дышу, исторгая эти слова, вспоминая запах того ночного воздуха и то жуткое одиночество, которое охватило меня, хотя именно благодаря этому одиночеству я понял, что я есть на самом деле. Такое одиночество накатывает внезапно, и тогда думаешь: однажды познав, от этого уже невозможно отрешиться. Лишь Нада да я жили в этом одиночестве, но никогда еще вплоть до той самой ночи я не впитывал его всем своим нутром, легкими, печенкой, никогда с такой радостью не понимал, что это такое.
15…
А когда назавтра я проснулся, меня снова встретил дневной свет. Я проснулся дневным Ричардом. Вяло одевался, собрал учебники и пошел вниз завтракать. Нада окинула меня отсутствующим взглядом. Может, она думала в этот момент о снайпере? Может, представляла его в качестве очередного своего любовника, видела его одним из тех мужчин, с которыми как-то и где-то встречалась, которых водила домой? Но вслух она только и сказала:
— У тебя нездоровый вид, Ричард. Может, сводить тебя к врачу?
— Не надо, я здоров.
— Ты бледный.
— Освещение такое.
Удовольствовавшись этой глупостью, Нада возобновила прерванный завтрак. Мне на завтрак предстояла овсянка: по виду и по вкусу она смахивала на стружку с отцовского верстака. Я залил кашу молоком.
— Что это? — Нада потянула к себе мой учебник по математике. Раскрыла, кивнула, отодвинула назад. — Может, ты бледный такой оттого, что слишком усердно занимаешься?
— А тот человек стрелял еще в кого-нибудь?
— Кто, снайпер? По-моему, нет. В газетах ничего не пишут.
— Как ты считаешь, зачем он это делает? Он что, ненормальный?
Нада пожала плечами.
— Ведь чтобы учудить такое, надо не иначе как быть психом! — не унимался я.
И Нада была вынуждена, облизав сладкие от сиропа губы, нехотя выдавить из себя:
— Ненормально то, что он стреляет и мажет.
16…
С того момента события принялись развиваться стремительно. Все мое раннее детство события ползли медленно, точно сонные мухи. Как вдруг с конца того самого дня все пришло в быстрое движение. Дневные часы протекали медленно, как и прежде, зато ночные тикали все быстрей и быстрей, словно чье-то очумелое сердце. Видите ли, внезапно ко мне присоединился второй снайпер.
Итак, леди и джентльмены, очередной снайпер шагнул за мною следом из света во тьму!
Это произошло 2 августа, и к тому времени я проделал три вылазки, каждый раз весьма продуманно и каждый раз нарочито стреляя мимо цели и мимо цели попадая: бескровная операция. Однако второго августа ко мне примкнул второй снайпер. И этот мерзавец был лишен моей седар-гроувской обходительности. На общественной лестнице он явно стоял ниже меня. Этот идиот выстрелил в какого-то старика прямо на улице и попал ему в коленку. Представьте, чтобы я, Ричард Эверетт, прострелил какому-то старику коленку! И хоть внутри у меня все сводило от вульгарности подобной выходки, все же сердце трепетало необъяснимой радостью при мысли, что у меня появился последователь, подражатель. Меня огорчало лишь одно: то, что полиция никаких различий между нами не делала.