Итак в самой глубине улицы (я учитываю вашу отдаленность от объекта) стоит, отпрянув от тротуара, красивый старый дом — английский «тюдор» в американском варианте — громадные толстые стекла, стандартный вечнозеленый кустарник и т. п. Таких домов у нас тысячи. А теперь обернитесь, пожалуйста (видите, насколько я предупредителен, как мне хочется, чтоб вы все увидели и ощутили без малейших для себя затруднений) — обернитесь, пожалуйста, чтобы было видно то, на что все четверо сидящие в машине смотрят. А это другой дом. Только и всего. Нелепый гибрид американо-французского происхождения: кирпичный, поверх белая краска, неведомо как укрепленные под четырьмя большими окнами второго этажа литые чугунные балконы, огромная двойная дверь с золотыми, вернее позолоченными, медными ручками. Дом стоит на холме и приковывает к себе взгляды. Роскошные вечнозеленые кустарники бордюром и группами устремлены в дружном беспорядке по окружности подъездного шоссе к улице.
Что еще мне вам сообщить? День как день; немного облачно, но Нада,[1] моя мать, неизменно в темных очках, даже если все небо в тучах; вот она какая. Что еще… Проезжали ли мимо автомобили? Редко, да и то — либо малопривлекательные легковушки, в которых чернокожая прислуга спешила в магазин «Континентал Маркет-Баскет», или на почту, или в химчистку Фернвуда, или везла в кино стайку беленьких детишек, расположившуюся на заднем сиденье; либо массивные автомобили, где за рулем восседали местные матроны всех возрастов, спешившие на званый обед или со званого обеда, а может, с партии или на партию бриджа, а может, это был прием, раздача подарков, обмен мнений за круглым столом, кружок лепки, живописи, танцев, «психологии для дома», «знатоков современной литературы»…
Все детали пейзажа учтены. Теперь остается вдохнуть в картину жизнь.
«Кадиллак» подрулил к тротуару. Отец, подавшись вперед, произнес, не вынимая изо рта сигары, тоном официальной почтительности, каким в Фернвуде принято обращаться к женам:
— Как тебе этот, Таша?
Мать не отрываясь смотрела на дом. Агент, звали которого Хови Хэнсом, тоже глядел на тот дом, но мне было видно, как его физиономия становится все напряженней. Мне был виден его профиль и краешек глаза. В этом деле мы были с ним заодно, только он этого не понимал, или понимал, но не подавал вида. На меня если и поглядывал, то редко, да и то как на мелочь всякую: мол, козявка, а соображает.
— Ну что, Таша, может быть, взглянем? — настойчиво спросил Отец. Сам заводясь, он, казалось бы, все вокруг приводил в движение; такое у него было свойство.
— Я понимаю, Таша, ты устала, но ведь мы все равно уже здесь оказались, и мистер Хэнсом огорчится, если мы не заглянем. Верно, мистер Хэнсом?
Скулы мистера Хэнсома напряглись, агент с улыбкой повернулся к моим родителям. В его улыбке застыл едва уловимый, немой крик, однако родители этого так и не заметили — какая-то напряженность повисла между ним и ими, скрытая, тягучая.
— Да, мне бы очень хотелось провести вас по этому прелестному дому, — произнес мистер Хэнсом. — Ключ у меня, разумеется, при себе…
— Ну что, Таша?
Пауза. Наконец Нада издала глубокий вздох с видом безнадежности, словно эти двое силой завлекли ее сюда и теперь ей уже ничего не остается, как покориться их глупой прихоти. Она молча нажала ручку, отворила дверцу (тяжелую, массивную, как дверь крепостных ворот), перед нами нервно мелькнуло ее горящее на морозе ухо — вернее, самый его кончик — сквозь темные пряди волос.
— Вот мы и решились. Чудно, чудно! — сказал Отец, весело потирая руки.
Мы все вышли и направились к дому.
— Но прежде всего мне хотелось бы знать, какова стоимость, — поинтересовался Отец.
— Как видите, здесь три этажа, и еще, разумеется, есть бассейн, и купальня, и автоматическая противопожарная система…
— Итак, стоимость? — вежливо повторил Отец.
— Восемьдесят тысяч пятьсот, — выпалил мистер Хэнсом и угодливо, с нажимом, добавил: — Налог, вы просто не поверите… и совершенно изумительное соседство…
Я нагнал Наду, и мы с ней пошли вперед. Я видел то, что те двое видеть не могли: щеки у Нады слегка горели, а ноздри трепетали, словно учуяв в воздухе что-то запретное. Это ее состояние мне было знакомо. Кинув на меня взгляд сверху вниз, Нада сказала:
1
Когда я был маленький, моя мать учила меня называть ее «Надя», ну а я мог выговорить лишь бессвязное «Нада». Вот откуда взялось это странное имя.